Моё вмешательство резко перевесило чашу весов в нашу сторону. Взмах тесаком, удар кастетом, тесак, кастет, тесак, кастет… Настоящая кровавая жатва. Адреналин просто кипел в крови, я совсем не чувствовал усталости, хотя изначально был уверен, что с такой «кормушкой» надолго меня не хватит. Вокруг, словно срезанные снопы, падали тела с криками, стонами, а порой и беззвучно, напоминая скинутые с постамента памятники, которые в 90-х годах принялись рьяно сносить в России, а в бандеровской Украине — после 2014-го. Кто-то, истекая кровью, выл, катаясь по снегу, кто-то пытался подняться и тут же получал новый удар, теперь уже затихая навсегда.
Раньше мне казалось, что кровавая пелена в глазах — всего лишь красивое литературное выражение. Даже в чеченскую, когда случалось с ножом кидаться на врага, я сохранял хладнокровие. Сейчас я почти ничего не соображал, вид крови буквально ввёл меня в исступление. Воистину берсерк! Я бил, колол, рубил, с трудом различая, где свои, где чужие, каким-то чудом уворачиваясь от ударов, которые должны были стать для меня смертельными или, как минимум, покалечить. Кто-то всё-таки заехал мне по скуле, но боли я даже не почувствовал. Скольких я уложил? А чёрт его знает. «Звучал булат, картечь визжала, рука бойцов колоть устала…» — вспомнились ещё с детства знакомые строки.
…Первый выстрел в горячке драки никто не услышал. После второго люди стали приходить в себя, останавливались, тяжело дыша и озираясь вокруг. А тут ещё взвыла сирена. В луче прожектора, разрезавшем ночной сумрак, картина бойни выглядела устрашающе.
— Стоять, мать вашу! Руки в гору!
Щёлканье затворов винтовок окончательно привело всех в чувство. Я отбросил в сторону тесак, кастет, соскользнув с пальцев, упал в снег. Туда же — перевязь, ни к чему палиться раньше времени. Хотя и жалко экипировку, с ней я был настоящей машиной для убийства. Только уже, похоже, бойня закончилась. Поднял руки, остальные участники резни последовали моему примеру, понимая, что с лопатами и кольями бросаться на винтовки подобно самоубийству. Полтора десятка стволов смотрели на нас, готовые в любой момент выплюнуть смертоносные кусочки свинца, и никому не хотелось принять их в себя. Краем глаза увидел, что Олег поднял одну руку, вторая висит безжизненной плетью. Жив — и то хорошо, а кости, даст бог, срастутся. Вон и Ройзман с Петром тоже живы. Вовремя я пришёл на подмогу, иначе наших могло полечь куда больше.
— Вы что, падлы, охренели?!
Это сам Мороз прибежал, в распахнутой кожаной куртке на меху, сбитой набок фуражке, потрясая наганом. От его псевдоинтеллигентности не осталось и следа. Тяжело дыша, он с ужасом оглядывал поле боя.
— Это что такое, я вас спрашиваю?! Кто? Кто это сделал?
А то непонятно, кто… М-да, товарищ в шоке, ну так его легко понять. Все молчали, опустив глаза, только я, похоже, не боялся взглянуть в лицо начальнику лагеря. Заметив это, тот подлетел ко мне, тыча в лицо пистолетом.
— Фамилия?
— Осужденный Кузнецов, статья сто сорок вторая, одиннадцатый отряд.
— Где начальник одиннадцатого отряда?! — заорал он, крутя головой. — Где этот сукин сын, я вас спрашиваю?!
Перепуганный до чёртиков сержант выскочил из сумрака, вытянувшись перед начальником лагеря:
— Сержант Мотыль, товарищ старший майор государственной безопасности!
— Расстреляю к чёртовой матери!
— Виноват, товарищ старший майор государственной безопасности!
Несчастного сержанта буквально трясло от страха. Мороз, однако, свою угрозу в жизнь воплощать не торопился.
— Твою же мать, такое ЧП, теперь секретарь обкома приедет разбираться, областное руководство НКВД, чего доброго, заявится, — бормотал он, вытирая вспотевший, несмотря на морозец, лоб. — Такое разбирательство будет… Где остальные начальники отрядов? Всех ко мне!
Спустя минуту перед ним выстроились четырнадцать человек. Яков Моисеевич, вне себя от ярости, бегал перед ними, размахивая наганом.
— Вы… мать вашу… сукины дети… какого хрена… расстреляю!.. — Затем, сделав передышку, перевёл взгляд на нас. — Этих — в отдельный барак до выяснения обстоятельств… Нет, уголовников отдельно, а то снова передерутся. Оба барака взять под усиленную охрану. Раненых… Раненых добить. Нечего на этих подонков медикаменты переводить. Спишем на обычную смертность. А этого, — ствол в мою сторону, — сейчас же ко мне на допрос. Лагин, давай со мной, тоже поприсутствуешь.
Лагин, заместитель начальника по воспитательной работе, кивнул, хмуро глядя на меня. Вместе с ними под конвоем дюжего красноармейца я прошествовал в бревенчатый домик, служивший административным зданием лагеря. Шёл в одной рубахе, бушлат так и остался лежать где-то на поле боя, механически подумав, что правильно сделал, переложив фотокарточку Вари в карман брюк.