По пути я расспрашивал Риккардо о его сестре.
— Мария, кажется, за что-то сердится на меня. Хотел бы я узнать, в чем причина.
Риккардо бросил на меня испытующий взгляд и спросил:
— Мария нравится вам, не так ли?
— Я мог бы соврать, но не хочу.
— Мария — не девчонка, с которой можно поразвлечься некоторое время.
— Я об этом не говорил, да и в мыслях не допускал такого.
— Но вы ведь прибыли из другой страны, из другого мира, синьор. Когда вы закончите свою работу здесь, вам придется вернуться в свой мир, а для Марии это не подходит.
— Откуда ты это знаешь?
Риккардо постучал указательным пальцем правой руки по лбу и, усмехнувшись, сказал:
— Я — всего лишь простой человек, но там внутри отнюдь не солома.
— Возможно, ты и прав, что я из другого мира. Однако Мария сама должна решить, стоит ли ей рисковать, привыкая к новой жизни.
— D’accordo, согласен, спросите Марию!
— Но как? Она избегает меня, почти как эти деревенские жители.
— Она боится вашего мира и этого вестника несчастья.
— Мария всегда так беспокоится из-за канюка?
— Она выросла в очень набожной семье, а у нас вера тесно связана с предрассудками.
Я бы охотно поговорил с Риккардо еще о его сестре, но мы подошли к стенам Борго-Сан-Пьетро, и их мрачный вид заставил нас замолчать. Пара человек, завидев нас издалека, тут же исчезла. И вновь нас встретили пустынные, словно вымершие переулки деревни. Когда мы добрались до деревенской площади и пошли прямиком к дому бургомистра, нам на глаза попался маленький Ромоло, который выбежал из двери, держа в руках узелок из ткани. Я окликнул его и спросил, дома ли отец.
Он молча взглянул на меня и помотал головой.
— И где же он тогда?
— На поле, — ответил мальчик. — Я несу ему немного хлеба.
Мы пошли вместе с Ромоло и проводили его к отцу, который с раннего утра работал в поле и под усиливающимся теплом позднего сентябрьского солнца начал немного потеть. Он встретил нас удивленным взглядом, но, по крайней мере, не пустился от нас наутек. Он развернул узелок и предложил нам отведать ароматного свежеиспеченного хлеба.
— Мы не привыкли к такому дружелюбию от жителей вашей деревни, — озадаченно произнес я.
— Мои люди боятся вас и ваших солдат.
— Солдаты сопровождают меня для защиты. — И многозначительно взглянув на Риккардо, я добавил: — На меня недавно напали бандиты.
Джованни Кавара сунул в рот кусок хлеба и сказал, пережевывая:
— Я ничего не имею лично против вас, синьор, но я хотел бы, чтобы бандиты оставили вас у себя.
— Почему?
— Потому что вы приносите несчастье в нашу деревню.
— Речь идет о древнем этрусском городе, не так ли? Вы знаете об этом больше, чем нам рассказали, синьор Кавара. — С моей стороны эта фраза прозвучала скорее как утверждение, нежели вопрос. Другой причины в том, что земляки Кавары куда-то исчезли, я не видел.
Кавара перестал жевать и повернулся на запад, туда, где находились остатки этрусского поселения. После паузы он серьезно произнес:
— Кто потревожит сон ангелов, обречет себя на погибель.
— Что вы хотите этим сказать?
— Оставьте ангелов в покое, тогда ангелы оставят в покое людей!
— Какие ангелы?
— Крылатые существа.
Постепенно я начал кое-что понимать. Я подумал об этрусских произведениях искусства, на которых часто встречались изображения существ, подобных ангелам. Но такие изображения возникали еще до того, как на эту землю распространилось христианство. Жители деревни когда-то натолкнулись на остатки керамики, и с тех пор засыпанный город для них — святыня, убежище ангелов, которое нельзя тревожить.
— Это не ангелы, — попытался объяснить я. — Изображения этрусков лишь случайно напоминают тех существ, о которых говорит Церковь.
— Да что вы об этом знаете, — проворчал Кавара и снова вернулся к своей работе. Не оборачиваясь к нам, он сказал: — Уходите, бегите из этих гор как можно скорее! Или нас всех постигнет несчастье.
— Мы уйдем лишь тогда, когда закончим нашу работу. Если нам никто не поможет, это затянется надолго.
— Никто из Борго-Сан-Пьетро не будет вам помогать!
Разочарованные ответом, мы отправились в обратный путь к лагерю, и я сказал Риккардо:
— Видимо, нам придется здесь пробыть намного дольше.
Он покачал головой.