В четырнадцать лет я выглядел совершенно взрослым, разумным парнем – это отмечали даже соседи, для которых я был примером того, какой должна быть современная молодежь. Я выносил мусор, выбивал ковры, всегда приветливо здоровался с соседями, помогал донести сумку или затащить шкаф – благо силы у меня было хоть отбавляй.
Да, силы у меня хватало. Я легко жал «сотку», а ударом кулака мог свалить человека массивнее себя раза в два. Во мне было больше шестидесяти килограмм тонких стальных мышц, крепчайших сухожилий и больше ста семидесяти сантиметров роста. И я все еще рос. Быстро рос, и однажды Петрович сказал, что если я буду так расти, то скоро вымахаю под два метра, а может, и больше. Что не очень хорошо для боксера – как и лишняя мышечная масса – удар становится менее резким, вялым, хотя и шанс, что тебя пошлют в нокаут, становится таким же, как у боксеров веса «пера». Тяжеловесы очень устойчивы на удар. Масса, однако. Да и кости черепа крепче, чем у обычного человека.
Вообще-то мне всегда нравились средневесы, или полутяжи, – и фигура в порядке, и удар пушечный. А что эти тяжеловесы? Пыхтят, толкаются – сумоисты, да и только, а не настоящие боксеры! Но против природы не попрешь – что дала, то и дала.
Но опасения Петровича были напрасны. Мой рост в конце концов остановился на отметке 187 сантиметров, да там и застыл, как и вес, который уже несколько лет колеблется от восьмидесяти до восьмидесяти трех килограммов. В зависимости от интенсивности тренировок. Только теперь уже не боксерских.
В общем – я был примером для молодежи, гордостью мамы и завистью соседей, непутевые отпрыски которых вечно попадали в неприятности, зависая в детской комнате милиции. Ничего не предвещало беды. Но разве Провидение отличается справедливостью и любовью к людям? Разве есть в мире справедливость, кроме той, которую мы творим своими собственными руками?
Мало было того, что некогда разбились в катастрофе мамины родители, оставившие ей эту квартиру.
Мало того что судьба лишила ее возможности родить собственных детей.
Мало того что мои родители сгорели в адском огне по вине пьяного угонщика, решившего прокатиться на бензовозе.
Мама едва не погибла. Она возвращалась с работы ночью, когда сзади какая-то тварь нанесла ей удар по голове – куском металлической трубы.
Нет – никаких происков преступников, отправленных мамой за решетку. Это была середина семидесятых, когда милиционер – лицо неприкасаемое, почти священное, когда их не били по голове кастетом, не стреляли в упор – трудно сейчас представить, но тогда каждое применение огнестрельного оружия считалось ЧП, на которое выезжал районный прокурор, а то и прокурор города! Менты ловили преступников, преступники убегали, каждый делал свою работу, и случаи мести были большущей редкостью. Не то что в девяностые.
Это было банальное ограбление – ей разбили голову, забрали кошелек с двадцатью рублями и мелочью, сорвали с пальца (с мясом) колечко, которое родители подарили на выпускной вечер, а потом избили – так, что сломали ребра, ноги, нос, нижнюю челюсть.
Зачем били? Может, потому, что испугались? Увидели удостоверение майора милиции, и первой реакцией, как у испуганной бродячей собаки, стало: «Броситься, укусить!»? А может, мстили в ее лице всем ментам на свете – мразь всегда винит в том, что он стал мразью, всех, кроме самого себя. Кто виноват, что мразь оказалась в тюрьме? Конечно, менты! Если бы не они – жил бы на украденные у соседа деньги припеваючи, а тут они – «волки позорные»!
Черт с ними – с деньгами! Черт с ним – с кольцом! Но зачем увечить, тварь?! Зачем пинать женщину, которая и так уже находится без сознания и ничего не может тебе сделать? Никогда не понимал этих бесов. Этих рептилоидов. Ни-ког-да!
Маме тогда было… сколько ей было тогда… так… меня она взяла, когда ей было всего 33 года, и врачи накануне сказали, что она никогда не сможет иметь детей.
Мне, когда ее изувечили, было полных четырнадцать лет. Так что ей тогда… 47 лет. Достаточно еще молодая женщина, крепкая, сильная (в молодости занималась многоборьем!) – потому, видать, и сумела выжить. Но… не без последствий.
Инвалидность, полупарализованная левая сторона тела, трясущаяся голова – тень от прежней, цветущей, сильной, энергичной женщины, майора милиции, следователя, раскручивавшего самые сложные дела, о которые сломали зубы и более «звездастые» коллеги.
Когда я узнал о беде – мы были на соревнованиях в Новосибирске. Позвонили мамины сослуживцы.
Со мной не было истерики. Я не плакал. Просто окаменел от горя и сделался жестким, как гранит. Тренер хотел отправить меня на поезде – одного, снять с соревнований, но я знал, как нужна нашей команде моя медаль, и остался до конца – еще на два дня. Каждый день звонил в больницу – дважды в день. И потом перед глазами стояла картина – я приезжаю, прихожу в больницу, а мне говорят: «Отмучилась, сердешная!» Почему-то именно так, такими словами, как из старой книги Тургенева или Толстого. И кровь стыла в жилах.