— Действительно хочешь знать мою историю?
Она держит нож надо мной, не в стиле «жертвенная девственность, готовящаяся пронзить себя кинжалом», а скорее в стиле «сними поджаристую шкурку с этого цыпленка». Кладет нож плашмя мне на живот. Сталь еще холоднее, чем мое тело, которое бьет мелкая дрожь. Мой эрегированный член лежит на животе. Кончик ножа находится всего в паре сантиметров от него. Вот теперь я начинаю молиться Богу; тому самому, которому молится Салли.
— Нет, — отвечаю я, вздрогнув. Нет, я не хочу знать ее историю. Она меня только напугает. Я не хочу знать, как она обращалась с мужчинами в прошлом. И это относится ко всем женщинам, с которыми я связываюсь. Такой уж у меня золотой характер.
Это моя человечность.
Она приставляет нож таким образом, что лезвие касается до моего живота, как раз над пупком. И начинает давить. Моя плоть оказывает примерно столько же сопротивления, сколько шкурка незрелого помидора, а потом сдается. Нож входит в нее, но ненамного, ровно настолько, чтобы пустить кровь. Не боль, а скорее теплый укол. Я поднимаю голову и смотрю вниз. Она ведет нож снизу вверх. Меня резали раньше. Я знаю, чего ожидать.
24
Перед глазами у меня расстилается вид, который видят тысячи бездомных людей по всей стране: безоблачное небо с угасающими, чуть подмигивающими звездами, похожими на дырочки в занавеске, скрывающей рай. Если Бог там, наверху, подглядывает в одну из дырочек своим мудрым взором, мне искренне интересно, что Он сейчас думает. Он меня видит? И если видит, Ему есть какое-то дело до того, что происходит?
— Тебе страшно, Джо? — спрашивает Мелисса, играясь с ножом на моем теле.
— Хочешь, чтобы мне было страшно?
— Тебе решать.
— А мне должно быть страшно? — спрашиваю я, пытаясь контролировать голос.
Достигнув груди, нож прочертил у меня на теле прямую линию, прерывающуюся там, где кожа не порвалась. Линия — красная.
— Мне, например, не страшно, — говорит она.
— Разве?
— Просто нож и пистолет у меня.
— Хочешь поменяться?
— Нет, спасибо.
— Я могу оставить тебе нож, когда мы закончим. На хранение.
— Ты очень любезен, Джо, но нож уже у меня. И пистолет. Чего бы мне еще хотелось?
Она проводит пальцем по разрезу у меня на теле, так же медленно, как до этого водила им по губам. Щекотно и почти приятно, хотя по коже бегут мурашки. Ее палец в моей крови.
— Как ощущения, Джо?
— Могу показать.
Она доходит до конца пореза, после чего подносит палец к губам и облизывает его кончик. Закрывает глаза и начинает постанывать. Потом вынимает палец, открывает глаза и улыбается. Ее голубые глаза смотрят прямо в мои. Интересно, что она в них видит? Она быстро склоняется, и ее лицо оказывается над моей грудью. Медленно высовывает язык и дотрагивается до пореза. Так же медленно она скользит языком вдоль раны, как будто облизывает конверт, который собралась запечатать. Лицо ее двигается по направлению к моей промежности, но останавливается как раз там, где ей следовало бы продолжать.
Она поднимает голову и вздрагивает.
— Вкусно.
— Я пытаюсь полноценно питаться.
Я снова возбуждаюсь. По вполне понятным причинам.
Она встает и смотрит на меня.
— Я знаю кто ты, Джо.
— Да ну?
— Пистолет. Нож. Царапины. Надо быть полной идиоткой, чтобы не догадаться. Ты — это он.
— Кто?
— Потрошитель Крайстчерча.
Да. Это я. Потрошитель. Можно просто Трошка. Загляните в газету и все обо мне узнаете. Поразительно, как быстро пресса придумывает кличку человеку, совершающему серию преступлений. Точность необязательна. Главное, чтобы бросалось в глаза.
Я качаю головой.
— Нет, — говорю я. Я не забыл мамин совет про то, что врать нехорошо, просто сейчас он далеко не на первом месте в иерархии моих приоритетов.