Его охраняли; один у палаты, другой — перед его боксом. Тот, что снаружи, спросил, кого мне надо.
— Рамиза.
— Прошу прощения, сэр, мы обязаны сперва вас обыскать — вы понимаете, по соображениям безопасности.
Хе-хе. Последний раз меня щупали сегодня утром, когда выпускали, только тогда никто не говорил «прошу прощения, сэр».
Я поднял руки. Потом они спросили Рамиза, хочет ли он такого видеть.
Рамиз лежал в угловом боксе. Рядом была его мамаша, и было как-то неловко.
— Ники, — говорит.
— Как дела, Рамиз? Как дела, миссис Ахмед?
— Добрый день, Ники.
Рамизов папаша водил девяносто седьмой автобус, его мамаша работала в азиатской закусочной. Они были самые вежливые люди, кого я в жизни встречал. Черт знает, откуда у них взялся Рамиз.
— Я уже ухожу, — говорит миссис Ахмед, — приятно видеть тебя в добром здравии, Ники, мы с тобой так давно не виделись. — Не может быть, чтоб она не знала, где я был, она ведь газеты читает, как все люди. — Рамиз, я попозже зайду.
— Спасибо, миссис Ахмед, — говорю, — меня, знаете ли, не было в городе.
— Понимаю. Что ж, мне пора.
— Спасибо, мам, — сказал Рамиз.
Ушла.
— Объясни-ка мне, Рамиз, — говорю, — как это ты у своих папаши с мамашей уродился? В капусте, что ли, тебя нашли? То все растили дочек — тихих, работящих, сексапильных, между прочим, и тут вдруг такой жучила, как ты.
Хихикает.
— Кто-то же должен таскать в дом бабки.
Выглядел он, конечно, херово.
Спрашивает:
— Как я выгляжу?
— Да херово. Извини, приятель, но что так, то так.
— Да уж.
Один глаз был под повязкой, а вокруг — сплошной синяк. Другой прямо аж дикий с перепугу. Одна рука под простыней, другая худющая, что кочерга. Можно подумать, не ел недели две. Краше в гроб кладут, это точно.
А был когда-то малый хоть куда. Был.
— Ухлестываешь, значит, за нашей Шэрон?
Хихикает, сердится немножко.
— Ну, было пару раз, гуляли.
— Вот бы не подумал, что ты ей понравишься. Я, конечно, не разбираюсь.
Меня от его закидонов всегда в дрожь бросало, даже когда мы с ним работали. Знал бы — предупредил бы Шэрон.
— Хорошо, что пришел меня навестить, Ники. Небось, только сегодня выпустили?
— Ты же ко мне приходил. Травку мне принес один раз, рисковал.
— Пустяки, Ники. Ты за это заплатил, тебе тогда больше всех досталось. Надеюсь, хоть самая-то малость тебе перепала.
— Официально нет. Неофициально — перепала. Мне ребята квартиру спроворили, слышал?
— Слышал.
— И ты в доле?
— Чуток.
— Выходит, я тебе должен.
— Ни хрена ты мне не должен, Ники Беркетт. То дело, за которое ты сел, — чисто бизнес. Заходил к тебе — так любой бы зашел. А что с сестрой твоей гульнул — оно тут ни при чем совсем. Короче, ни хрена ты мне не должен.
Мы поглядели друг на друга. Внутри у него что-то забулькало.
— Неужто так херово? — спрашиваю.
Он только кивнул.
Тут до меня дошло, что мне надо сходить отлить, чтобы не смущать его. Он при мамаше постеснялся, а чтоб я видел, тоже не хочет. Поплакать, в смысле. Хоть одним глазком. Я потопал в сортир.
Потом вернулся, сел и говорю:
— Они чего, мужики эти, покруче тех, с кем мы в тот раз вляпались?
— Не то слово, Ники. В тот раз ведь наркота только. Теперь — тачки.
— Тачки-и-и! — я аж не утерпел. Думал, ослышался. — Тачки! — ору, да так, что все слышали — и топтуны эти легавые, и полпалаты, кроме тетерь глухих, кому лет за сто. Так значит, это из-за тачек ему вышибли глаз и оттяпали пальцы!
— Тачки, — это уже потише. — Дьявол, Рамиз, да за это руки-ноги-уши отрежут к херам, не то что какие-то пальцы.
Хихикает, а сам загрустил.
— Вот-вот, Ники, — бормочет, — тачки. Только большие.
— Типа крутые, улетные, так?
— Типа того. Улетают из Лондона только так.
— Эс-классные, что ли, представительские? «Мерсы-бумеры»?
— И джипы, и «Рейндж-роверы», даже парочка «Лотусов». «Роллс». И «поршики».
— Да откуда «роллеры» в Уолтемстоу?
— На собачьи бега приезжают. Из Буши один мужик, вроде на кровельном бизнесе наварил по-крупному. В Хоппетсе тоже есть один, только этот охраняется чуть не с пулеметами.
— Расскажи-ка мне про все про это, Рамиз.
Но тут он замолчал. Больно ему стало. Я-то знал, как ему помочь — дать ему выпить. Немножко водички, побольше водочки — я принес. Положил ему в шкафчик травки, но водку обратно в карман засунул. Подождал.
— Ну, давай, рассказывай, — говорю.
— Это все как ты ушел. Сразу и началось. Тут крутятся очень большие бабки.