«Почему? — спросил у себя Сергей, — почему я не могу, не хочу поверить? Почему лишь на мгновение мне стало больно и страшно? На мгновение лишь стало невыносимо от мысли, что я, добросовестно выполняя все инструкции, обрекаю свою дочь — и других — на гибель? Почему в следующее мгновение приказал себе знать, что с Ганнусей ничего не произойдет, что непременно все окажется лишь досадным происшествием во время ночной смены? И что если останется хоть один — процент незаболевших — Ганнуся окажется среди них?»
А потом еще спросил у себя:
«Почему действовали по инструкции исполнители, почему разрабатывали инструкции те, кто некогда уставлял все страны чудовищными АЭС, кто приказывал лить на поля смертельные яды, кто возводил заводы, отравляющие все живое на тысячи верст окрест? Неужели не знали, что такое радиация, гербициды, кислотные дожди? Знали же — и заставили себя не думать, что придется расплачиваться».
Расплачиваться?
Волна озноба прошла по телу. Сергей качнулся в кресле и тут же выпрямился, пристально глядя на Афанасия Михайловича.
Тот сидел, расслабленно уронив руки, и смотрел с тоскою и мукой. Сергей быстро перехватил сухое запястье — есть пульс. Неровный, слабый — но есть.
— Вы меня слышите, дядько Панас?
— Ты же молчишь, — тихо сказал Чумак, — все вы молчите. И делаете…
— Надо вызвать врача. Вы не двигайтесь…
— Хочешь дешево отделаться? — глаза Чумака по-прежнему были полузакрыты веками, но теперь в них угадывался холодок. А может, злость. Но все равно Сергею стало жаль этого человека, тяжело, быть может — смертельно больного. Одержимого… Конечно, Панасу Михайловичу выпало страшное: потерять единственную дочь и жену. Разве можно удивляться, что он потерял рассудок? Разве можно удивляться, что пришла к нему потребность остановить беду… А беда в его пылающем разуме оказалась связана с Установкой… Разве сам Сергей, случись вдруг такое…
«Нет! — поднялся из глубины сознания протест. — Только не такое! Что угодно — стыд, суд, наказание — но только со мною, не с ними… Только ради их благополучия, только — чтобы они поняли и простили…».
— Панас Михайлович, не думайте: я в самом деле хочу вам помочь. Вы серьезно больны…
Афанасий Михайлович кивнул, но тут же, видимо, собравшись с силами, выпрямился и отчеканил:
— Твоя дочь еще не больна. Может быть, еще успеем… Ситуация должна быть еще обратимой. Понял?
— Да, да, понял, — кивнул Сергей, успокаивая Чумака, — но я должен вам помочь…
— Себе помоги, — бросил Афанасий Михайлович и резко высвободился, себе и дочери. Приготовься посмотреть ей в глаза, когда начнется…
— Нет! Этого никто не может знать! — закричал Сергей.
— Я знаю, — с пророческой убежденностью сказал Афанасий Михайлович, будто загораясь изнутри. — Я шестерым предсказал. Всем шестерым в нашем поселке.
«Но в поселке было семь случаев гемосольвии!» — хотел крикнуть Сергей, — и вспомнил: первой была Оксана, дочь Панаса Михайловича.
Несколько секунд они молчали, напряженно глядя друг на друга. А за широкими окнами светало, и уже можно было различить скалистый мыс, уходящий в море, белые барашки наката, извечно бьющего у берега. Скоро будут видны ленивые водовороты над водозаборником, далеко слева, и упругий водяной бугор далеко справа, там, где вырывается из невидимого жерла отработанная вода.
— Рано или поздно все вернется в Океан, — сказал Чумак разумным голосом, — только между «рано» и «поздно» лежит смерть.
— Не в этом дело, — отозвался Сергей, и собственные слова показались ему идущими издалека, — мы можем и не знать, отчего, за какое действие приходится расплачиваться.
— Те шестеро… Я их предупреждал, — заговорил Чумак, — они поверили, да только что могли поделать? А Ковалев — он мог, он на Установке работает, да не захотел. Было еще не поздно — а не захотел поверить. А обратной дороги нет.
Глаза Чумака вдруг потускнели; он прервал себя на полуслове и забился вглубь кресла, будто старался отодвинуться от какой-то опасности. Воцарилась пауза, и в ней собственные мысли — может, неожиданные, а может, закономерные, — показались Острожко как бы звучащими:
«А с чего вообще я занервничал?»
Сергей внутренне остыл, и все мысли стали иными: спокойными, четкими, уравновешенными.
«Разве можно верить сумасшедшему на слово? Сходство формул крови больных с океанскою водою? Но сходство было и раньше, до включения диализаторов. И сходство — не совпадение. Надо проверить. Сличить документально.