— Без изменений, — произнес Док, как только он нарисовался в дверях. — Ты тоже не через час оттуда вышел.
Он кивнул и ушел. В гостиной ему налили, потом Скай налил себе сам. Когда водка кончилась, вспомнилось о запасах спиртного в комнате Алой. Он пошел туда, но так и не смог заставить себя переступить порог, больно стало почти физически. Скай прижался лбом к бетонной стене, чувствуя, как из груди рвется звериный вой, а по щекам текут пьяные злые слезы. Сколько надо модификанту, чтобы надраться? Черт, а сколько он вообще выпил?
Слезы перешли в истерический смех, он развернулся и сполз по стеночке, запрокидывая голову и закрывая лицо руками. Хуй знает, сколько так просидел, пока его не нашел Блэк. Попытался растормошить, но чуть не словил кулаком в челюсть, плюнул и ушел. Молча. Скаю даже стало обидно на такое равнодушие, но боль, жгучим комком пульсирующая в груди, не дала встать и догнать друга. Ничего не хотелось, хотелось сдохнуть еще раз, оказаться в репликаторе вместо нее. Только, чтобы она была жива. Чтобы не видеть ее искаженное болью и перемазанное свежей кровью лицо.
Кулак врезался в стену. Еще раз, и еще. Скай бил, пока руки не отказались слушаться, пока острая — но уже абсолютно физическая боль — не прошила иглами до локтя. Потом резко выдохнул — и поплелся к врачу.
— Без… — начал Док, видимо, узнав его шаги, но поднял голову и замолчал. — Блядь! Долбоеб! Мудак!
Он ругался и ругался, цветисто и образно, пока промывал и бинтовал его ладони, а Скай блаженно улыбался, не воспринимая ни единого слова.
— Как она? — тихо спросил он, когда врач закончил.
— Так же, Скай, — доктор почти орал. — Так же, как вчера, как сегодня утром. Ты ей этим не поможешь, идиот!
Скай улыбнулся снова и ушел, задумчиво постукивая забинтованными пальцами по бедру. Хотелось летать, но к машинам его не подпустили и на километр. Он поскандалил с полчаса для проформы, а потом удалился — гордый и непобежденный. Снова пришел к дверям ее комнаты, но на этот раз все-таки заставил себя переступить порог.
Разобранная кровать, спортивные штаны, валяющиеся на полу. На столе — початая пачка с зажигалкой сверху. Чашка с недопитым чаем сиротливо пристроилась на подоконнике, будто ожидая, когда придет хозяйка и выльет ледяной, покрывшийся радужной пленкой настой. Скай замер, глядя на эту чашку, потом подошел и огладил изогнутую ручку, помнящую ее прикосновения.
Сердце сжалось и подпрыгнуло к горлу. Он закрыл глаза, тяжело и неровно дыша — боль обрушилась и накрыла, словно цунами, а вместе с ней пришел страх. Скай стоял, кусая губы, пытаясь не разрыдаться, особенно теперь, когда это никак не свалить на перепой. В глаза бросился пакет со свечами, небрежно засунутый под столик, вспомнилось, как они, однажды, расставили эти свечки по всей комнате и зажгли, как трепещущие огоньки отражались в ее глазах, когда он…
Скай заорал беззвучно и отчаянно, прижимаясь лбом к прохладному стеклу. Память, проклятая память, подсовывающая ему картинки, которые сейчас были хуже ножа в сердце. Которые рвали душу на части. Он выдохнул и полез под стол, доставая приснопамятный пакет. Зажег свечу, ровно одну. Выплеснул остывший чай в раковину и наполнил чашку коньяком, выпил залпом, опять налил. На языке осталось горькое послевкусие, горло на миг свело, но тут же отпустило. Он выпил снова, а потом взял ее сигареты и закурил, глядя на мечущийся из стороны в сторону от его дыхания огонек. Боль и страх накатывали и отпускали, оставляя опустошенность и отчаяние, чертову бездну отчаяния.
«Я хочу верить в Бога, Скай», — вспомнилось ему. Теперь он тоже хотел. Дым струился по небу, от легкого привкуса ментола, знакомого по поцелуям с ней, на глаза наворачивались слезы. Он думал, был уверен, что забыл, как надо молиться, но слова вспоминались сами, слетали с языка с такой легкостью, что верилось и в провидение, и в высшую волю.
— Отче наш, — шептал Скай, повторяясь уже по десятому кругу. — Иже еси на небесех…
Колени болели, спина болела, болели судорожно сжатые израненные руки. Но самая страшная боль была внутри, она стискивала когтистыми пальцами сердце, сводила легкие на каждом выдохе и вдохе.
— Будь ты, проклят, сука… — он почти кричал. — Если она умрет, будь ты проклят!
Он бил кулаками по столу, оставляя вмятины на темном, потрепанном временем и людьми дереве. Он закрывал руками лицо, кусал губы, чувствуя металлический вкус собственной крови на языке. Раскачивался из стороны в сторону, вновь и вновь опустошая кружку и наполняя ее снова. Коньяк смывал ментоловую прохладу, разжигая во рту и в животе пожар, и Скай снова торопливо затягивался, выпуская дым через ноздри.
— Господи, пожалуйста, — надрывно хрипел он, захлебываясь собственными рыданиями. — За что ее, Господи?
В соседней комнате кто-то грохнул об стену чем-то тяжелым. Потом послышался едва различимый мат, еще чуть позже включилось радио. Скай застыл, он знал эту песню, ее так любил играть Кирилл в том далеком прошлом, когда Оля еще была жива.
— Привет, мы будем счастливы теперь и навсегда, — прошептал Скай одновременно с певцом и закрыл глаза. — Я уничтожу этот мир, если она умрет, Господи. Уничтожу.
Он не знал, сколько времени просидел так. Кажется, свеча догорела, и он зажег следующую, а потом еще раз, и еще. Кажется, он продолжал молиться, всем святым и богам. Кажется, он проклинал Бога, кажется, он умолял Бога. Кажется, он даже Ему угрожал.
И все слышался голос — то ли из-за стенки, то ли в его собственной голове — уверяющий, что «мы будем счастливы теперь и навсегда». И Скаю так хотелось в это верить.
В какой-то момент эту безумную петлю разорвал голос Блэка. Скай попытался встать, но рухнул на пол — все тело затекло. Болели руки, болела голова. Нестерпимо пахло гарью и каким-то искусственным ароматизатором.
— Придурок, блядь, — прохрипел Блэк и, зажав нос и рот рукавом, метнулся к окну.
В комнату ворвался свежий воздух, Скай с наслаждением вдохнул полной грудью. На миг стало невозможно хорошо, а потом вспомнилось, почему он здесь — и снова накатила глухая, беспросветная тоска.
Он поднялся, пошатываясь, отодвинул друга в сторону, и пошел в санчасть, чтобы услышать все то же «без изменений» и снова вернуться в ее комнату. Коньяк он не нашел, открыл бутылку белого и невозможно сладкого вина, больше похожего на сок. Пил большими глотками, глядя на чистое, безоблачное небо за окном. Голубое, будто с картинки. В таком небе хотелось летать, а еще хотелось разорваться огненной вспышкой на этом небосклоне, чтобы не помнить, не ждать, не надеяться. Чтобы прошла эта адская, пожирающая душу боль.
Скай взял бутылку, поплелся на поле. Уволакивали его оттуда втроем: Ленька, майор и предатель-Блэк. Еще уговаривали не делать глупостей, а он пытался отбиваться, но тело не слушалось, видимо, выпил он все-таки многовато. Они притащили его в кабинет командира, заставили выслушать поучительный монолог — не запомнилось ни слова — и под руки отвели к выходу из части. Выпнули наружу, выдав аж машину с личным водителем и наказав не возвращаться до завтра. Скай обложил их трехэтажным, но в машину послушно сел, прикладываясь к горлышку винной бутылки.
— Шеф, гони! — приказал он и заржал над собственной шуткой.
«Шеф» обреченно вздохнул, но до Праги поддатого летчика доставил, высадив где-то в центре.
— Встречаемся тут же через двенадцать часов. Понимаешь, тут же!
Скай кивнул, водитель заглянул в его пустые — без единого проблеска сознания — глаза, махнул рукой и уехал, оставляя его в одиночестве на пустынной улице.
Через пару сотен метров по прямой вино кончилось. Скай швырнул бутылку в стену ближайшего дома, и она разлетелась на тысячи осколков, сияющих на солнце будто звездная пыль. Он улыбнулся и, пошатываясь, побрел вперед. Без цели, без смысла. Хотелось выть, хотелось плакать. Хотелось в санчасть: сесть рядом с репликатором и смотреть в прозрачную дыру в крышке, надеясь углядеть ее лицо между циклами.
Живи, только живи. Он произнес это вслух, невесело рассмеялся и огляделся по сторонам. Люди сторонились его, переходили на другую сторону, огибали по широкой дуге. Черт, когда-то ему нравился этот город: дивно вкусное пиво, широкие улыбки чехов, старый город и Карлов мост. Сейчас город был мертв, покорежен этой никому на хуй не нужной войной, как и он сам.