Тихий шорох. Он узнает шелест её шерстяной накидки. И тут же — отчаянный вскрик Таймы, почти стон:
— Благие Валар, Маедрис! Остановись! — и, спустя паузу, поспешно понизив голос, — он же проклят… Разве они станут?
— Он ребенок и он ранен. Проклят! — он слышит её злой смешок, похожий на шипение взбешенной рыси. — Почему тогда не прокляты они? Где она, справедливость Валар? Пропусти меня, Тайма.
— Нет. Они не помогут, а что потом делать нам? Если ты расскажешь о нападении… Я тебя не пущу!
— Прочь с дороги!
Он почти не запомнил того дня. Только чужие голоса, и необычно яркий зимний свет, и укусы крепкого мороза, на который его вынесли из душной хижины. В памяти сохранились короткие, яркие вспышки: скорее чувства, нежели события. Вот Маедрис нервно комкает в руках угол шали. Вот Тайма: больше озадачен, чем встревожен. Негромко переговариваются о чём-то рослые незнакомые воины, тихо шепчется собравшаяся вокруг дома кузнеца толпа… Он помнит, как сонно разглядывал чужаков. Как пытался угадать, кто из них — король эльфов. Он уже почти решил, что это, наверное, вот тот — величественный воин в золоченом доспехе и венцом в седых волосах. Но миг спустя один из чужаков, золотоволосый, окликнул его — «Эомер», и Раэнэ понял, что ошибся.
А потом незнакомец с необычными, почти серебряными волосами склонился над ним, опуская ему на лоб лёгкую ладонь. Раэнэ тогда еще успел заглянуть ему в глаза, успел увидеть, как вздрогнуло в недоумении и тревоге красивое юное лицо…
…А потом осталось только золото солнечных лучей, пробивающихся через весенние листья, и лицо женщины, окружённое облаком света, и тихий, очарованный голос, произносящий всего два слова: «Венчанная сиянием…»
Когда он в следующий раз пришёл в себя, вокруг них не было никого, кроме кузнеца, его жены, короля Эомера и двоих эльфов.
Он не спросил — ни тогда, ни позже — что именно видел. Ему было уже семь лет. Он понимал, что подсмотрел то, что не предназначено для чужих глаз.
…Но тогда он ещё не знал, что будет жить.
— …так же, как в этот раз?..
Голос — незнакомый, мелодичный, напоминающий пение свирели. Очень спокойный, но ему чудится в них затаённая тревога.
А вот голос Маедрис, наоборот, дрожит от сдерживаемых слёз.
— …Да, только обычно это происходит, если он дотрагивается до какой-нибудь вещи… Он кричит, или говорит странные слова… А потом ему становится ещё хуже, а он ведь и так едва дышит!
— Мы давали ему какое-то лекарство, кажется, из Харада, — а это Тайма. Усталый и хмурый — не верит, что сказочные эльфы в силах помочь. — Хорошее лекарство. Знахарка в Эдорасе продала. Ему было легче, но всё давно кончилось. И где искать старуху — только пресветлые Валар знают…
Он открывает глаза. Сереброволосый эльф стоит рядом, с сочувствием глядя на него. Откуда-то приходит имя: Келеборн. Как сквозь туман, он слышит его тихий голос:
— Я догадываюсь, о каком лекарстве ты говоришь, добрый кузнец… Нет, оно не поможет. Это всего лишь дурман, и опасен он не менее, чем его «видения». Разве вы не заметили, что мальчик стал больше спать?
— Мы думали — это из-за болезни, — испуганно охает Маедрис.
— И из-за болезни — тоже…
Он вновь закрывает глаза, но и, заснув, продолжает слышать мелодичное журчание эльфийских голосов.
«…там, возможно, смогу исцелить его…»
«…не сможет жить среди людей…»
«…видел свет Благословенного Края… Глорфиндейл… сможешь мне помочь…»
Он думает сквозь сон, что это не правильное имя — Глорфиндейл. Красивое… Но не правильное. На языке вертится что-то короткое, звонкое, похожее на взмывающего к солнцу сокола. Он не может вспомнить, что. Глаза режет яркое белое сияние. Он пытается зажмуриться, закрыть лицо…
Но вместо этого просыпается.
Над ним низко пылает сизое холодное солнце самого короткого дня в году.
Потом были поспешные сборы. Бледная Маедрис, изо всех сил пытающаяся не плакать. Почтительно слушающий седовласого Эомера кузнец. Люди, с опасливым любопытством наблюдающие издали за суматохой.
Сейчас, оглядываясь назад, через всю бездну минувших лет, он понимал: решение эльфийского короля забрать его с собой было облегчением для всех. Даже для Маедрис, которая, отчетливо осознавал он теперь, его по-настоящему любила. Что уж говорить об остальных. Его боялись — живого, и он ни тогда, ни потом так и не смог понять, что помешало им вернуться и убить его, когда стало ясно, что ночное нападение увенчалось успехом лишь наполовину. Уважение ли к Тайме, распространявшееся и на его жену? Оживший голос разума, уснувший в ту ночь под гнётом горя, излишнего эля и страха перед новым нашествием? Запоздало пробудившаяся совесть? Он так и не узнал этого. Когда, спустя много лет, он вновь приехал в нищее селение на окраине Фангорна, никого из троих уже не было в живых. А кузнец с женой уехали неизвестно куда года через два после визита эльфов. Почти сразу после рождения дочери…