Словно «видел» произнёс с внезапной едкой горечью, и настолько непохож был этот тон на тот, который обычно слышали люди от невозмутимого короля Элессара, что Гилрандир, закусив губу, из последних сил разлепил-таки веки, приподнимаясь на локтях. Открыл рот — для вопроса, для ответа, для отчаянной ли, запоздалой попытки сохранить не любовь короля уже, нет — хотя бы его уважение…
…Увидел только спину Арагорна, в десятке шагов впереди. Вот король бросил что-то одному из воинов, выслушал ответ, усмехнулся, кивнул, соглашаясь с чем-то, вознице с передней телеги…
Гилрандир тяжело опустил веки, без сил опускаясь обратно на жёсткое ложе. Через несколько мгновений он уже крепко спал тяжёлым, нездоровым сном…
Рохан, обвинение в убийстве
…— Госпожа, осторожнее, он убийца…
Она резко обернулась к стражнику.
— Убийца? Это доказано?
— Пока нет, но, уверяю тебя…
— Тогда прочь с дороги!
И в этот момент, глядя на ее гордое и упрямое лицо, он вспомнил, где уже видел вот эти гневно сжатые губы. Он пошатнулся, хватаясь за прутья; в груди кольнуло болью, вдруг стало мало воздуха…
А она шагнула вперед, и стражник был вынужден отступить в сторону.
— Тебе плохо, малыш? — в её глазах плескалась тревога, а улыбка — улыбка была та самая, забытая, казалось, десяток лет назад…
— Маедрис… — прохрипел он, хватаясь за ее протянутые к нему руки.
— Вспомнил…
— Ты просила называть тебя мамой… А я не мог, вот же глупец…
Её губы вдруг задрожали, разом теряя гневную твёрдость. И серая сталь глаз посветлела, заблестела, переполнилась через край…
— Мальчик мой…
Тай-арн Орэ. Первый приход
…Ударило, словно тупым ножом под сердце: Тай-Арн Орэ. Это там. Кто-то вошел в разрушенный замок. Кто-то… кому-то нужна помощь? На миг вспыхнуло, словно мгновенный просвет в тучах, видение: закопченный угол стены, обломанный клык центральной башни, тонкая пошатывающаяся фигура с запрокинутой в муке головой… Прошло, исчезло — а тягостное, саднящее чувство в груди стало почти непереносимым.
Он опаздывал. Уже почти опоздал. Сотни лиг… А времени, чувствовал он, почти не осталось.
Для чего не осталось? Если бы знать…
Крылатый конь скосил на него янтарный глаз, тихо фыркнул.
— Знаю, что тяжело… — прошептал он в мягкое ухо, — но сам не успею… Не хватит сил… Сможешь? Быстро, как можно быстрее.
Конь осторожно прихватил его мягкими губами за руку. Фыркнул — словно возмущенно: дескать, я и не смогу?
— Владычица Галадриэль сумела не поддаться Кольцу, — упрямо возразил Гилрандир.
Элвир тяжело вздохнул.
— Галадриэль видела три эпохи и многое пережила, да. И все-таки — есть разница… Когда в твоей жизни есть то, ради спасения чего ни жизнь, ни даже честь не кажутся слишком большой ценой… — он помолчал. Закончил невесело. — Кольцо Всевластья для каждого находило свой соблазн. Но иногда отказ от власти сам по себе кажется предательством. Не осуждай Аргора, прошу. Ты не знал его.
В тихом голосе была такая боль, такая тоска, что Гилрандир вздрогнул. Поежился. Дико казалось — сочувствовать существу, которым до сих пор пугали детей.
…А говорить с живым мертвецом, с воплощением мрака, говорить и ощущать к нему симпатию — не дико?
— Я мог бы показать… — задумчиво проговорил Элвир, глядя на огонь. — Но… тебе ведь будет больно. Даже просто прикоснуться к кому-нибудь из нас для тебя мучение…
Гилрандир колебался. Увидеть то, что было почти сотню лет назад… Увидеть так, как не видел никто из живущих ныне… Ведь их, назгулов, живущими все-таки не назовешь…
Но — прикоснуться к Черному Всаднику! Живому мертвецу, о которых до сих пор рассказывают жуткие сказки по обе стороны от Мглистого!
Прикоснуться — опять ощутить тот смертный холод, ту боль…
Он передернулся. Зябко обхватил себя руками за плечи; поймал себя на этом и испугался еще сильнее.
Он что, боится? Назгула? Или…
Он тихо выругался.
И, вскинув голову, с вызовом уставился в светлые глаза назгула.
— Ничего. Переживу. Если не лжешь — покажи!
«А если попытаешься захватить мой разум или душу… Ведь не может же вражий слуга быть сильнее светлого Владыки эльфов?» — мысленно закончил он. Все равно, было страшно. Ощущение чего-то непоправимого, чудовищной глупости, что он собирается совершить, придвинулось вплотную. Вползло в душу глухой тяжелой тоской: «Владыка, атаринья, спросить бы тебя сейчас… Что мне делать? Помоги!»