Элвир улыбнулся. Грустно, как-то очень понимающе. Кивнул.
— Протяну руку. Левую.
На миг желание отказаться — сейчас, пока еще не поздно! — стало почти непреодолимым. Гилрандир глубоко, прерывисто вздохнул… И медленно, через силу, протянул назгулу раскрытую ладонь.
Взглянул в серьезные, почему-то очень печальные глаза.
— Я не буду лезть в твою память, Гилрандир. — тихо пообещал кольценосец. — Только покажу то, что видел сам… Если станет тяжело, просто убери руку.
…— Представь, что у тебя есть кувшин, — осторожно предложил Элвир. Гилрандир хмыкнул. Странное сравнение для вражьего слуги. Назгул слабо улыбнулся — тоже понял, насколько неуместно это прозвучало. Потом улыбка погасла, словно задушенный тяжёлыми тучами солнечный луч. И Гилрандир поймал себя на неуместной мысли: на какой-то момент ему захотелось улыбнуться в ответ. Не той улыбкой, которой он научился в своих одиноких странствиях — холодной и насмешливой; другой, принесённой из юности, вспыхивающей глубоко в груди тёплым согревающим огоньком.
Он прикусил губу. А Кольценосец тяжело вздохнул, опустил глаза, и тихо, с обречённым каким-то упрямством повторил:
— Кувшин. Обычный, из глины… Если он разобьётся, ты сможешь… его починить?
— Не слишком удачное сравнение, — помолчав, откликнулся Гилрандир. — Но я понял тебя. Хочешь сказать, что я — как тот кувшин, собран из осколков?
— Не собран, — тихо откликнулся Элвир. Отвёл взгляд. — Не знаю, невозможно это было, или Келеборн не… не сумел. Но он тебя не исцелил. Нет, это не совсем точно… исцелил не до конца. Нет, опять не так… Это другое.
Он вдруг поднял голову, и Гилрандир отшатнулся, задохнувшись на миг плеснувшей из светлых глаз тоской и застарелой болью. Всего на миг: назгул поспешно опустил глаза, стиснул хрупкие пальцы на колене. Проговорил едва слышно:
— Ты не кувшин, не вещь… Но… — запнулся. И решительно, словно в омут со скалы, — представь себе, что… одного осколка не хватает.
Менестрель невольно вздрогнул.
— Почему?
Назгул тяжело вздохнул.
— Откуда я могу об этом знать? — с тоской откликнулся откликнулся назгул. Неловкая пауза… потом в юном голосе скользнула горькая ирония. — Должно быть, потерялся. Или не подходил по… цветовой гамме.
Гилрандир поморщился.
— Назгулы все паясничают, когда их о чем-то спрашивают всерьез?
Юноша посерьёзнел.
— Нет, — с тяжелым вздохом проговорил он. — Обычно только Сайта… Прости, Гилрандир. Я не знаю, как иначе сказать. Вижу… А как объяснить, чтобы ты понял? Расскажу как есть — ты меня, наверное, окончательно возненавидишь или сочтешь лжецом. А по-другому — есть ли смысл?
Гилрандиру вдруг показалось, что в душной южной ночи скользнула по спине колючего северного ветра.
— Какая тебе разница? — непослушными губами выдохнул менестрель. Взгляд не отрывал от огня… А внутри всё медленно леденело, и не могли спасти от этого ни жарко пляшущий костёр, ни дорогие, стремительно тускнеющие воспоминания. Он уже понял, что сейчас скажет назгул. Почему, почему же, сейчас, когда он наконец начал забывать те сны…
Он запоздало осознал: споткнулся, попался в ловушку врага, и не спасли ни предостережения Владыки, ни эльфийский оберег…
Гилрандир вдруг понял, что сжимает чехол лютни так, словно она — последний щит, спасающий от чего-то страшнее, чем смерть. Пальцам было больно.
Он сглотнул. Нет. Его не смогут подчинить, пока он сам не впустит в своё сердце тьму. Он через силу поднял голову, встречая взгляд существа, которое выглядело как человек, но не было им. И с уверенностью, которой и близко не испытывал, предложил:
— Ну что ж, рассказывай. Каких кусков во мне не хватает?
Сказал — и сам испугался собственного глухого голоса. Элвир посмотрел на него — странным, тяжелым взглядом. Отвел взгляд.
— Хорошо, — неохотно проговорил он куда-то в сторону. — Я расскажу. Дело не в осколках, они… их хватает. Но на некоторых узор… Ох, ну и глупое же сравнение я придумал! Словом, представь, что на некоторых фрагментах тебе узор не нравится. А кувшин хороший. Ведь не будешь его выкидывать из-за нескольких неправильных рисунков? Лучше просто стереть…
Он зябко передернулся, словно вспомнив что-то тягостное. Неуютно обхватил себя за плечи. И невесело продолжил:
— Так вот, ты берёшь разбитый кувшин. И обвязываешь его пряжей. Очень плотно. И ставишь на место все нужные фрагменты, а в тех местах, где узор кажется тебе неправильным, замазываешь свежей глиной и рисуешь недостающую часть картины. Ведь искажение обязательно нужно исправить, верно?