Гилрандир махнул рукой, останавливая с тревогой приподнявшегося южанина. Погладил ладонью лютню, привычно ища помощи и поддержки у верной подруги.
— Я… — тихо проговорил он наконец, чувствуя, что молчать становится просто неприлично, — я думал, лишь эльфы умеют исцелять… Эльфы и те, кто воспитывался эльфами.
— Глупости! — сердито фыркнул Керна. — Может, у вас, на Западе, так и есть. А у нас целители встречаются не так уж редко. Конечно, не так, как Солнечный Посланник или Девятеро… Но всё равно.
Против воли Гилрандир вздрогнул. Поёжился, мысленно смеясь над собой: тоже мне, девица, теперь каждый раз при слове «девять» будешь оглядываться?.. Потом обдумал ещё раз слова харадца… И похолодел уже по-настоящему.
— Солнечный посланник? Я слышал это имя, но кажется, неправильно понял. Вы так называете…
— Саурианну. Вы его звали Сауроном.
Гилрандир вскинул голову. Поймал спокойный, чуть насмешливый взгляд Керны. Стиснул пальцы на коленях, осознав, что глубинная нутряная дрожь вот-вот готова прорваться наружу.
— Слушать противно ваши сказки, — тихо проговорил Керна, спустя несколько тягостных, наполненных неприязненным молчанием минут. — Завоеватели всегда стараются очернить врага, которого не могут покорить. Саурианна тысячелетиями был щитом для Ханатты против ваших стервятников, грабящих побережье и пытающихся захватить наши города.
— При чём здесь это? — тихо, с тоской откликнулся Гилрандир, глядя не в лицо собеседнику — на собственные сплетённые, белые от напряжения и ползущего из сердца холода, пальцы.
— При том! Ты вроде хотел своими глазами смотреть? Вот и смотри, а не повторяй чужое враньё!
— Вырезанный до последнего человека Осгилиат — тоже враньё? А головы убитых воинов, которыми забрасывали Гондор во время осады?
Тона он по-прежнему не повышал. Но голос всё-таки дрогнул: не обида — тянущая глухая боль, пульсирующей струной из самого сердца. Сколько же крови между ними, сколько ненависти…
Керна не отвечал — долго, очень долго. Гилрандир уже думал, что ответа и вовсе не будет. Но нет — харадрим все-таки заговорил.
— Я тогда ещё даже не родился, — неторопливо, на удивление рассудительно протянул он, — но думаю, нет, не враньё. Столько крови пролито…
И Гилрандир невольно вздрогнул, услышав в спокойном, наполненном глубоко скрытой болью голосе отголосок собственной давящей тоски. А Керна продолжал — ровно, с явным усилием стараясь не горячиться, но всё-таки срываясь на все более и более жаркую речь:
— На войне разное бывает. Но все-таки — в Осгилиате были только воины, ни детей, ни женщин. А что творили ваши в Найрете, я сам видел. Думал, никогда после этого спать не смогу! Саурианна, говоришь, был жесток? Похоже, о жестокостях ваших воинах на наших землях у вас не рассказывают! Сколько тысяч лет прошло — а Запад всё равно держит себя так, словно Ханатта — его собственность. Да даже не собственность — на своей земле так себя вести никто не станет.
— Керна, не стоит сейчас… — беспомощно начал было Гилрандир. Он уже понял, чем всё закончится, и изо всех сил молился Валар, чтобы случилось хоть что-нибудь, чтобы хоть пришла старая знахарка, спросила бы внука о чём-нибудь… Керна только дёрнул головой. И продолжил — зло, бессильно, почти срываясь на крик:
— У меня была сестра. Она была такая красавица! Убили, вместе со всей семьёй убили. Мужа — ладно, война, я понимаю… Её — за что? Племянника пятилетнего? Может, это не жестокость была, или я не понимаю чего?
Он замолчал, дышал тяжело, прерывисто. Отвернулся, пряча лицо. Со злостью принялся дёргать сеть, не замечая, что не закрепляет, а ещё сильнее рвёт повреждённые ячейки. Гилрандир сидел, сжавшись на сложенном плаще, и не мог заставить себя поднять голову. В груди, под сердцем, тлел тяжёлый горячий уголёк. Сколько же крови, сколько же ненависти…
Керна, наконец, справился с собой. Тряхнул головой, словно отбрасывая прочь дурные мысли. Провёл ладонью по лицу.
— Не будем больше об этом, гондорец, — глухо сказал он, не глядя на менестреля. — Кровь между нашими народами, не между нами. Я не считаю тебя врагом… Ты меня, надеюсь, тоже. Сыграй мне ещё что-нибудь.
Гилрандир молча кивнул. И потянулся за лютней.
И всё-таки, полностью оставить тягостный разговор в прошлом не удалось. Словно толкало их — как ни старались оба обходить запретное, разговор нет-нет, да возвращался к болезненной теме.