Гилрандир опустил голову.
— Да. Действительно, давай о другом. Где там твой чудесный конь?
— Не мой.
— Да… конечно. Где там чудесный назгулий конь?
Дожидаться ответа Гилрандир не стал: сорвался с места, зашагал вперёд — размашисто, торопливо, чувствуя: ещё немного, и не сдержится. Скажет что-то, о чём потом будет сильно жалеть. Чужая вера — не стоит её топтать. Даже если учесть, что они тысячелетиями рвут друг другу глотки, и крови между двумя народами… Так что тем более — не стоит.
Спустя полминуты сзади снова послышались шаги Керны, и вскоре они снова шагали рядом — слово и не было холодной тени, скользнувшей между ними.
С полсотни шагов спустя Керна вновь начал что-то рассказывать — на этот раз что-то весёлое, легкомысленное. Гилрандир не вслушивался, отвечал машинально, улыбался в ответ на шутки. На душе было тоскливо.
— Не бойся, он не укусит, — пообещал Керна, снимая тяжёлый засов с дверей небольшой крытой коновязи. — Эх, гондорец! Ты даже не представляешь, как тебе повезло! Я не слышал, чтобы Кольценосцы доверяли кому-либо своих коней. Я мальчишкой как-то пытался прокатиться… Ещё во время войны, отец тогда в доме лазарет держал, ну, и конюшню, разумеется… Так Защитник поймал, сказал, что в следующий раз уши оборвёт и не посмотрит, что сын верного соратника. А господин Элвир ради тебя сам мне коня отдал, да ещё и сказал, чтобы отвёз тебя, куда захочешь… А ты бледнеешь каждый раз, как девица перед мышью, когда слышишь про него.
Он умолк, остановившись с засовом в руках наперевес, захваченный какой-то новой мысль.
— Слушай, а ведь получается, я благодаря тебе всё-таки смог на крылатом коне прокатиться! Мечта детства, почитай, исполнилась!
Он негромко засмеялся, толкнул дверь, распахивая её настежь, и поманил менестреля за собой. Гилрандир неохотно шагнул следом…
И, запнувшись на месте, ахнул. Ему навстречу шагнул, встряхнув чёрными крыльями…
На миг, всего на миг ему показалось, что он видит — изящная горделивая шея, тонкие ноги, лукаво блестящий золотой глаз…
Но миг прошёл — и он в ужасе понял, что в большой, рассчитанной на десяток животных конюшне, стоит, настороженно раздувая ноздри…
— Вражья тварь! — в ужасе отшатнулся он, по привычке закрывая не лицо — лютню, самую главную свою драгоценность.
— Сам ты тварь, — обиделся Керна. Ничуть не пугаясь дракона, он шагнул вперёд, протягивая руку к жуткой морде. — Правильно о вас, северянах, говорят — на всё живое бросаться готовы…
Словно подтверждая свои слова, он ласково провел ладонью по голове монстра, и Гилрандир содрогнулся: чудовищные клыки, покрытые матово поблёскивающей слизью, блеснули совсем рядом с беззащитной человеческой плотью.
— Керна… — севшим голосом выдохнул он. — Убери руку… пожалуйста…
— А? — тот оглянулся. Нахмурился озадачено. — Чего это ты? Ты испугался, что ли? Ну тебя, совсем дикий…
Сунув руку в поясной кармашек, он порылся там и вытащил небольшой сухарь. Протянул на раскрытой ладони вперёд.
…Гилрандир, стиснув зубы, шагнул внутрь, ухватил южанина за локоть.
— Отойди же… Безумец!
— Тихо ты! — шикнул на него тот. Он, затаив дыхание, следил за крылатой тварью, которая настороженно обнюхивала протянутое угощение, но брать не спешила. Словно… Действительно, словно конь, которому предлагает любимое лакомство чужой человек, не хозяин… Гилрандиру показалось, что он сходит с ума. Больше всего хотелось — отойти, отступить, прочь от этой ожившей жуткой легенды…
Не посмел. Страх ли лишил воли, упрямство ли не пустило, благодарность ли к спасителю не позволило уйти, оставив его один на один с хищной вражьей тварью… Только — вцепился ещё крепче в локоть Керны, правой рукой по-прежнему заслоняя от возможного удара драгоценную лютню.
— Только шевельнись, — сквозь зубы прошипел ему харадрим. — Я его три дня обихаживаю… Не берёт, упрямец, не хозяин я ему. Если спугнёшь — поколочу, Солнцем клянусь!
Гилрандир не ответил. Затаив дыхание, он следил, как клыкастая пасть, помедлив, потянулась вперёд, осторожно взяла с раскрытой ладони хлеб… Вновь померещилось на миг: мягкие бархатные ноздри, крупный золотой глаз, трепещущие антрацитовые перья на хрупких крыльях…
Он судорожно вздохнул — коротко, беспомощно. Сам не зная, от чего — от привычного страха перед тьмой, или от неожиданно острого, мучительно-сладостного укола под сердцем: «И ночной туман стал им гривами, а тёмный ветер — крыльями…»