Молчание. Долгое, тяжелое, мучительное. И, когда он уже почти потерял надежду, глухой ответ:
— Да. Обещаю.
— Когда-то… ты называл меня… другом… — с трудом выдохнул Гилрандир.
— Не тебя! — прошипел в ответ Страж. — Не тебя, вражья тварь! Гилрандир мёртв. Ты убил его. Не думай, что, похитив его тело, ты сможешь стать им.
Менестрель медленно опустил ресницы. Дрогнули беспомощной, болезненно-горькой улыбке стремительно синеющие губы. Боль почти погасила сознание.
…сколько той боли принадлежало вздрагивающему в агонии телу?..
— Не я… — беззвучно шевельнулась травинка возле рта. — Не я убил…
Линдейл не понял.
Не мог понять.
Он стоял, тиская ладонью рукоять ножа — и не решался сделать последнего. Добить вражью тварь. Морок. Порождение мрака, убившего душу чистого сердцем мальчишки, выросшего на руках Владыки.
…Спустя полминуты ресницы менестреля вновь слабо дрогнули.
— Владыка… знает? — через силу выталкивая слова сквозь немеющие губы, выдохнул он.
— Нет. — с ненавистью выплюнул Линдейл. — Пока!
Веки Гилрандира обессиленно опустились.
— Не… надо… — едва слышно проговорил он. Эльфу? Себе? — Не… говори ему. Ты отомстил… Пусть он… не знает.
Элвир беспомощно зажмурился. Тряхнул седой головой.
— Нет… — в отчаянии выдохнул он. — Так не должно быть. Позволь мне помочь!
— Не надо… — в гаснущем голосе дрогнула уже даже не мольба — усталое равнодушное смирение. — Больно…
…Элвир закусил губу. Замер, не решаясь прикоснуться. Вдруг решившись, шагнул вновь к менестрелю, сбрасывая на ходу плащ.
— Позволь мне помочь… — тихо попросил он, опускаясь на колени рядом с раненым. — Прошу. Я знаю, я не в силах тебя исцелить… Но отвезти тебя к тому, кто в силах — смогу.
…стоят перед ним, все девять. Такие юные, такие уязвимые… Не знающие ещё, что детство закончилось — сегодня, сейчас. Что осталось всего слово, всего одно его слово, и…
Он стоит — и кажется, рот наполнен ядовитой полынной горечью. Нет сил разомкнуть губы, сказать последнее, обрекающее, навсегда отнять у них хрупкую волшебную сказку, в которой ничего и никогда не могло случиться плохого.
Они молчат. Не понимая ещё, не зная, что происходит, для чего их позвали сюда, всем своим существом чувствуют приближающуюся грозу. Он знает это. Ощущает вместе с ними, вместе с каждым из тех, кто тревожно прислушивается в друг переставшей быть нежной и сонной осени, кто беспомощно оглядывается назад, на остающиеся за спиной кровли деревянного города, которому никому из них не пришло в голову дать имени, да и зачем, ведь это просто — Город. Дом.
…Дом, которому, знает его сжимающееся от боли сердце, никогда уже не понадобится имя.
Они молчат. Молчат, ждут. Смотрят тревожно, непонимающе. Доверчиво. И нет сил заговорить, и молчать больше нельзя. И не было слов, чтобы объяснить, чтобы хоть на миг заставить умолкнуть кричащее от отчаяния сердце. Они молчат, доверяют ему — во всем, без сомнений, и доверие это ранит, как хрупкое ледяное крошево, ломающееся в ладонях, и каждый удивленный, наполненный любовью и преданностью взгляд — ещё одна кровоточащая рана на мечущейся в клетке воплощённой плоти души. Такие юные… Такие уязвимые. Что же он делает, что хочет сделать?! Неужели нет другого пути, неужели он должен отправить их — туда, в опасный и неизведанный мир, совсем одних, ещё столького не знающих, столькому не научившихся… Неужели посмеет?..
Они — ждут. Не смеют заговорить первыми, безо всяких слов чувствуя — происходит страшное.
…каждый миг, осознает вдруг он — ещё один шаг, что отделяет их от безжалостной Силы, что пришла — уничтожить искажение.
И тогда он понимает, что должен сделать.
И кричащая от боли душа осыпается стекляными осколками.
— Вы — верите мне?..
Гилрандир открыл глаза и долго лежал, глядя в низкий потолок пещеры. Дыхание, сорванное криком, никак не хотело успокаиваться, а сердце, судорожно колотящееся прямо в горле, всё ещё сжималось от боли и отчаяния, не принадлежащих ему.
Тай-арн Орэ. Башня Надежды.
А музыка не умолкала. Плакала, шептала, задыхалась, не в силах кричать и не смея умолкнуть…
Гилрандир судорожно вздохнул. Прижал ладонь к груди, пытаясь справиться с ворочающимся под сердцем раскалённым остриём. И, пошатнувшись, шагнул вперёд, к лестнице. Вверх. Туда, куда звала порванная железная струна, струна.
…он, конечно, был здесь. Куда бы он делся, в самом деле. Гилрандир, закусив губу, отпустил косяк; шатнулся вперёд, с трудом удержавшись на ногах…