Поэтому, когда временно опустевший замок, спустя полтора года после гибели отца, вновь обрёл хозяина, маленький Арнмир ощутил горечь лишь на миг; куда больше было обиды на дядюшку, не посчитавшему нужным (или не решившемуся?) сообщить племяннику о лишении его наследства лично. Да и та быстро прошла, смытая искренним облегчением: отныне он принадлежал лишь самому себе. Себе — и книгам, в волшебный мир которых он погружался всё глубже, самозабвенно и восторженно. Ему не нужна была слава наследника-труса, не оправдавшего надежд семьи.
Госпожа Эйринель была к нему добра. И обеспечила воспитаннику великолепное образование: для лишённого права наследования потомка и без того небогатого и не слишком знатного рода это было наилучшим шансом добиться чего-нибудь в жизни. И, если задуматься, единственным, что могла дать одинокая, хоть и обеспеченная горожанка такому же одинокому и равнодушному к воинским искусствам мальчишке. Это — и небольшой, до самого чердака заставленный книгами дом, который он за десять лет привык считать родным.
…А смерть Эйринель его подкосила. Хотя и не удивила: не имеющий ни малейших склонностей к магии, он необычайно ясно видел то, что было скрыто от глаз других: как лежавшее под тяжёлой пеленой веков, так и таящееся в темноте ещё не наступивших лет. И он пытался — пытался вылечить, пытался объяснить, докричаться… Но — городской лекарь не разглядел того, что самому ему казалось хищной чёрной птицей, мрачным стервятником, равнодушно ожидающим возможности начать пиршество.
И вновь были посторонние люди в доме, и чужие, сочувственно-равнодушные, слова, и холод пожелтевших, высохших рук…
И пустота, тяжелая и давящая, не дающая дышать пустота — там, где ещё вчера трепетало ощущение присутствия дорогой души. С детства научившийся не выпрашивать любовь, сам он любил — молча, отчаянно и самоотречённо.
И пожилой архивариус — мастер-переписчик королевского Чертога Памяти — долго молчал, стоя рядом с глядящим куда-то в никуда юношей. Молчал и, знал Арнмир, жалел, что подошёл к замкнутому подростку.
И тогда он — впервые в жизни — заговорил первым. И потом, пять лет спустя, сам не мог ответить, почему.
«Я вижу прошлое» — сказал он. — «Я вижу прошлое предметов — возьмите меня с собой» — сказал он.
Нет. Не так.
«Я вижу прошлое» — сказал он.
«Я вижу будущее» — промолчал он. И стылый туман прозрения тёк в его глазах: тяжёлый, горький, словно пепел сожжённого города: медового, солнечного, золотого… Мёртвого. И старик-архивариус, заглянув в его глаза, вздрогнул и отшатнулся, на миг увидев в них что-то, что было древнее самого времени.
Много лет спустя он вновь, второй и последний раз в жизни, первым начнёт разговор. И вспомнит ночную беседу в опустевшем доме Эйринель. Вспомнит — и поймёт, почему, предвидя своё будущее, не сказал ему решительно: «нет».
И постарается улыбнуться.
Но уже не успеет.
С детства тихий и погружённый в себя, после случая с отцовским мечом он стал ещё более замкнутым. Он гораздо больше времени проводил в библиотеке, чем где-либо ещё, и двенадцать лет жизни в Минас-Тирите почти не завёл знакомств, кроме нескольких таких же увлечённых книгами приятелей.
Не замечая, что он делает, Арнмир шагнул вперёд — изумлённо замолчал, поперхнувшись на полуслове, архивариус — и обморочно, как сомнамбула, взял в руки священный трофей. Взял — и дёрнулся, как от ожога. Невыносимое страдание исказило лицо, судорожно выгнулось назад тело, словно ломаемое невидимой жестокой силой. В немом вопле распахнулся изломанный рот: неспособный шевельнуться, он застыл, распятый, как на дыбе, на раскалённом клинке прошлого. Мирно беседующие мастера застыли в ужасе: казалось, юноша кричит — отчаянно, исступлённо, и от мёртвой тишины происходящего веяло какой-то чудовищной, невыносимой жутью.
Испуганный мастер Эрнар дёрнулся было навстречу — пробудить, вырвать из привычного, уже давно переставшего удивлять транса-оцепенения; но взглянул в расширившиеся, слепые глаза — да так и застыл. Ледяной крошкой по спине пришло вдруг осознание: мальчик не слышит сейчас ничего. И вряд ли — видит. В его глазах — распахнутых, переполненных смертной мукой озёрах звёздного света колыхался туман времени, и в тёмной глубине вставали, клубясь, сполохи огня и блики на холодной стали.