…Проклинай, ненавидь, убей — только живи!
Но — поднимается из глубины тёмная мутная волна боли. И ожогом, гасящим волю ударом приходит осознание: не сможет. Не хватит — не сил, нет — тепла. Слишком много растрачено на месть и ненависть, слишком мало осталось в вымерзшем осколке души того, что могло бы согреть тающую в ладонях звезду. Да и было ли там что-нибудь — хоть когда-либо?
Ледяным клинком — в подреберье: ужас. Он — уходит? Он снова умирает — по его вине?
— Неет… — глухой, сквозь стиснутые зубы, стон — скулёж смертельно раненого зверя. — Не отпущу… Не уходи… — и вдруг, отчаянным воплем, раскалённой волной из самого сердца, — Тано!
Узник прерывисто вдыхает: кровавая пена на губах, измученная улыбка — почему он улыбается, почему так больно?!
— Не надо… — шорохом гаснущих лучей, звёздным звоном во тьме. — Не мучай… себя… мальчик мой, что же ты с собой сделал… Что же я — сделал с тобой…
А рана не спешит закрываться, и сила уходит в пол, в пустоту, в никуда — равнодушный алый поток. В глазах темнеет — но удаётся лишь не отпускать, задержать на самой Грани.
— Ты… — задыхаясь, выкрикивает он — сдавленный шепот камнем рушится в гробовую тишину застенка, — почему ты… здесь… Так… Почему?!
Слабая улыбка. И слова не нужны — достаточно чувствовать под пальцами это горячее мучительное биение.
— Почему — так?! Почему — ты?! — уже не сдерживаясь, кричит он; и на прозрачном лице отражается — Советник отшатывается — жалость?
— Разве это… хуже… того, что было? — а миг спустя почти беззвучно, измученно, словно ответом на дёрнувшуюся в груди раненую птицу, — прости… если сможешь. Позволил тебе… Не смог остановить… Из всех — именно тебе этот груз…
Ресницы обессиленно опускаются; но нет, ещё бьётся в ладонь алая волна, только раскалённая пустота внутри становится всё шире. Что это, почему, чьё это — неужели Ему так больно?!
— Ты… — глухой, исполненный муки и ненависти голос, — почему ты — ты! — позволил?!. Ты же можешь, ты же умеешь, будь ты проклят!
Грудь под ладонью поднимается из последних сил. Хриплое бульканье в горле — страшно слышать, и ещё страшнее — не услышать. Страдальчески искривлённые губы: насмешка — над собой? Над ним?
— Больше… не могу. Я… человек…
И вдруг — словно вспыхивают яростные серебряные звёзды. Советник — нет, Морхэллен, опять, заново, всегда Морхэллен — невольно отшатывается.
— Остановись… хотя бы сейчас… — молящие глаза смотрят в лицо того, кто был когда-то — Звёздным Льдом, кто не смог остаться — Курумо, и Саруманом давно быть перестал. Смотрят, не отрываясь, и тому кажется — он падает в них: ввысь, в небо, в никуда… Сорванный шепот — тише тающих снежинок:
— Остановись… не калечь… свою душу.
А стена — серая, в копоти, и кровь почти не заметна на грязном камне, и металл цепей тускл и тяжёл…
— Нечего больше… калечить, — глухо в пустоту. И миг спустя, с безжизненной тоской, — поздно… Тано.
— Никогда… не бывает… поздно.
Глухой металлический звон: искалеченная рука с трудом приподнимается, и Советник поспешно, сам не успев понять, что делает, хватает окровавленную ладонь. Прижимает к лицу — прижимается к ней — а в груди мечется умирающей птицей: нет, нет, нет…
Едва слышный шепот — шелестом опадающих льдинок:
— Ирни…
А под ладонью тихо, так тихо… И рвётся из горла глухой отчаянный вой. Рвётся — и умирает в груди. Нет слёз, нет ничего, нет даже боли…
И его самого тоже нет.
И кажется, не осталось больше воздуха — во всем мироздании не осталось. Нечем дышать. Скрюченные руки судорожно прижимают к себе почти невесомое тело. Запрокинутое к закопчённому потолку лицо — ледяная, безжизненная, застывшая маска. Только изломанный немым воплем рот — окровавленным провалом в пустоту.
…Советник медленно опускает голову — и стражник, так и не решившийся шевельнуться, чтобы вытереть меч, с ужасом отшатывается прочь, давясь беззвучным криком…
…и вдруг с отчётливой ясностью понимает, что никто из присутствующих до утра не доживёт.
Никто; потому что — нет тут больше живых, кроме него и онемевшего от страха палача…
Бродяга
Кольценосцы молча разглядывали бесчувственного человека.
— Нда… — задумчиво озвучил общую мысль Сайта.
Благоговения в голосе не было ни на медную монету.
Всё происходит слишком быстро: тонкий свист, глухой чавкающий хруст, короткий выдох-стон — Странник непроизвольно вскидывает руку к груди — туда, где расцветает, трепеща, смертоносный осиновый цветок с белым оперением — и медленно, ломко начинает заваливаться назад.