Сжало сердце знакомой тупой болью. Обугленные развалины — хрупкие призрачные башни — мерцание жемчужных стен. Не было, никогда не было — не сейчас, только не сей…
…Холодная ладонь — на плече… Неподвижные тени — вот они есть, а вот и… Клинки — словно струна лунного света… Матовые блики на золотых извивах свернувшегося вокруг рукояти дракона. Холодное мерцание лунного камня: в стали кольца, в обморочных омутах глаз…
…Неподвижное тело на низком каменном ложе. Струящееся вокруг пальца стальное чешуйчатое тело; в сердце — тупо — болью: не мёртв, не может быть мёртв, иначе…
Словно издалека, донёсся знакомый встревоженный голос, но — поздно, слишком поздно. Голову сдавило привычно, пугающе-сладко — падение? Полёт? Только не здесь, только не!.. Но уже плыл перед глазами зыбкий звёздный свет, и дрожала в тишине, тончайшими лунными струнами, Песнь — медленная, скорбная, невыносимо низкая, взлетающая к невидимым высоким сводам…
…завораживающая, колдовская… казалось, не музыка — медленные волны тёмного света струятся, пронизывают тело, зовут за собой… Призрачная медленная река — тихое счастье и боль, и не поймёшь, чего больше.
…Не было у них змеиных глаз.
Ахэйо открыл глаза. Моргнул недоумённо. Над головой неустойчиво покачивался грязный каменный потолок. В нос ударил кислый запах дешёвого пива и несвежей еды. Желудок взбрыкнул ещё раз. На этот раз — безо всякой потусторонней мути. Тревожное лицо Альтона наконец прекратило двоиться. Приблизилось.
…— ишь меня? Ну, что ты, вот же…
Привычно шумел трактир. Компания студентов взорвалась хохотом, что-то негромко бубнил соседу толстяк за соседним столиком… Кажется, обошлось.
— Всё хорошо, Альти, — он помотал головой, прогоняя последние ошмётки не ко времени навалившегося бреда. Ухватился за протянутую руку друга и, пошатнувшись, поднялся с пола. — Душно тут.
— Душно… Ага… — мрачно протянул молодой кузнец.
— Не надо, Альти, — тихо попросил менестрель. — Я… Просто голова закружилась. Пойдём отсюда.
И Альтон — невероятно! — молча кивнул. Шлёпнул на стол медную монету; отмахнулся раздражённо от менестреля, попытавшегося расплатиться самому; и, подхватив ещё слегка пошатывающегося приятеля под локоть, зашагал к выходу.
— Ты остановился где-то уже или?..
— Или, — менестрель запнулся: запоздало представил, что скажет Альтон, узнав, что только чудом застал старого приятеля в городе, и прикусил язык, — точнее… Как раз собирался идти.
— Тогда ты идёшь ко мне, — тоном, не терпящим возражений, припечатал подмастерье. И Ахэйо отчётливо понял: да, идёт.
На ратуше глухо начал отбивать полуденную стражу колокол.
Молодой менестрель оглянулся на город, прищурился, защищая глаза от метущей в глаза пыли. Застыл на мгновенье, запоминая редкий образ — янтарная крепость-игрушка, плывущая в лиловом небе. Мысленно покатал на языке пришедшее сравнение; дрогнула невидимая струна, роняя в жаркий воздух светло-печальную мелодию. Улыбнулся: сегодня спать не придётся. Пальцы зачесались — прямо сейчас схватиться за лютню, освободить, выпустить то, что билось горячей бабочкой в груди, просило родиться… Одёрнул себя: не время. Будет ночь…
Не выдержав, оглянулся вновь, прощаясь — на год? Навечно? — с местом, где всё ещё жил кто-то, кому он был небезразличен. Задержал взгляд. Солнце садилось, и в лучах заходящего солнца белые фронтоны крепостных стен словно наливались светом, превращались в золотые колонны эльфийских лесов, в тяжелые пласты пчелиных сот.
…Ахэйо вздрогнул, вновь, словно наяву, увидев то самое, давнее, ненавистное: оплывающий в огне деревянный резной город, кровь на медово-золотых стенах… Мотнул головой, прогоняя видение. И, передёрнув плечами, торопливо зашагал дальше.
Неродившаяся мелодия тихо шелестела на самой грани сознания, словно спугнутая горьким детским сном. Янтарная крепость таяла в закатном огне, и болезненно, до зуда в пальцах и горечи на губах, плакала невидимая струна.
…Лаиэллинн — песнь, уводящая к звёздам.
«…как лютня, только гриф тоньше… И играть — не пальцами, а луком… Таким, знаешь, маленьким, изогнутым, и тетиву натянуть в два ряда… Вот так… и так.
— Таких инструментов не существует, мальчик!»
А он слышал, слышал её голос (называл — Её, как живое существо, как женщину). И мучился, не силах найти нужных звуков для той — особенной — мелодии, и раз за разом разговаривал с музыкальных дел мастерами: