Взгляд принца потемнел.
— Но ведь он жив! — упрямо стиснул он зубы. — Этот яд убивает за несколько часов. Но Аргор все еще жив — значит, можно бороться? Неужели ты даже не попробуешь его исцелить?!
Саурон с болью покачал головой.
— Он не жив, Керниэн.
Непонимающий взгляд в ответ. Или — слишком хорошо все понимающий? Ортхэннэр прикрыл глаза — не было сил смотреть, как сейчас погаснет надежда в глазах человека, еще несколько лет назад без раздумий убившего бы ненавистного нуменорца.
— Керниэн… Не все раны можно вылечить. Аргор держится еще только благодаря кольцу, что я ему вручил. Это… не исцеление. Можно удержать душу — на время, недолго… Именно это он делает сейчас. Не думал, что он сможет, что смертный вообще способен на это. Он запрещает себе уходить, Керниэн. Силой кольца заставляет двигаться уже мертвое тело. Я не знаю, сколько он еще выдержит. Не понимаю, как выдержал — до сих пор. Это страшная боль… Я могу влить в него силы, еще на какое-то время привязать душу к телу. Знаю, если спрошу его, он согласится. Он ведь не простил себя. Никогда — не простит. Но я спрашиваю сейчас не его — тебя. Готов ли ты обречь его на существование, что стократ страшнее смерти, ради победы в битве? Готов ли требовать от него исполнения клятвы — такой ценой? Ответь — не мне, себе. Потому что то, что ответит мне он сам, я знаю и так.
Принц Керниэн медленно опустил голову.
— Я знал это, — глухо сказал он. — Но не хотел верить. Надеялся… Прости, Посланник — я надеялся на чудо.
И вдруг, горьким стоном:
— Это несправедливо…
— Аргор платит по своим долгам, — жестко оборвал его Ортхэннэр. — Разве был справедлив Хэлкар, сжигая ваши храмы вместе со жрецами, вырезая города до последнего человека? Почему тебя удивляет, что для него самого нет справедливого суда?
— Он искупил свою вину, — с гневом вскинул голову военачальник Ханатты. — И это — не одни лишь мои слова. Мой народ не простил Хэлкара. Но Хэлкара больше нет, а Аргор давно уже стал одним из нас. Ему верят, за ним идут…
Он вдруг резко замолчал. Застыл, пораженный какой-то новой мыслью. Ортхэннэр молчал, не торопя его. Только в светлых глазах плескалось — сочувствие и затаенная, глубоко спрятанная боль.
Керниэн медленно, очень медленно повернулся к майа. И едва заметно вздрогнул Ортхэннэр, взглянув в его глаза — слепые провалы, до краев переполненные осознанием и виной.
Показалось вдруг — уже было…
Миг — и ушло наваждение. А Керниэн уже пытался улыбнуться — криво, горько:
— Прости. Я понял, о чем ты… Да… ты прав. Это подлость. Посланник… Я не знаю, что мне делать. Судьба моей страны — или судьба Аргора… И выбор — на мне? Неужели нет другого выхода…
Саурон странно взглянул на него. Взглянул — и тяжело прикрыл глаза. Лицо его вдруг дрогнуло, словно от боли.
— Ты можешь просто не выбирать, — тихо откликнулся после долгой паузы. — Ведь ты не вправе приказывать ему…
Керниэн отвел взгляд. Застывшее лицо, застывший взгляд… А Ортхэннэр хотел — хотел и не смел — крикнуть, разорвать эту страшную тишину: «молчи, не делай этого с собой!»
Хотел.
Не смог.
— Я не могу обречь свой народ на гибель, — безжизненно проговорил принц Ханатты после долгого, тягостного молчания. — Прости, Посланник. Наверное, в этом и впрямь некая высшая справедливость — мы оба платим по своим счетам… Его расплата подошла к концу. Моя — только начинается. Ты прав — я могу просто позволить ему… делать это дальше. Но разве это не будет тоже — предательством?
Ортхэннэр задержал дыхание: сжалось что-то в груди, прошило ледяной иглой. Улыбнулся — сочувственно, устало. На миг мелькнула в улыбке глухая, неизбывная тоска.
…Мелькнула — и исчезла, словно и не было ничего.
— Это твое право, принц Керниэн. Я не осуждаю. — прикрыл тяжело глаза. Прошептал едва слышно:
— Не стоило мне заставлять тебя выбирать… Прости, принц. Жестокий выбор… И он не твой. Я показал Хэлкару себя, я отправил его в Ханатту. И решать его судьбу — только мне.
Повернулся и медленно, словно слепой, вышел из шатра.
«Что я наделал, Тано… Ошибка, снова ошибка. Вот и еще одна душа сломалась — из-за меня. Неужели с тобой было так же? Неужели — тогда, тысячелетия назад — ты так же мучился всего из-за одного неверно сказанного слова, которое уже нельзя, никогда нельзя будет исправить?.. Что мне делать, Тано?»