— «Идущий, чтобы вернуться…» — словно пробуя слово на вкус, медленно повторил менестрель. Прикрыл глаза, улыбнулся — беспомощно, неожиданно светло. Кивнул согласно.
Несколько минут в комнате стояла спокойная, умиротворённая тишина. Странник — уже не Ахэйо, ещё не Мелькор — молчал, печально улыбаясь чему-то про себя.
Наконец, он шевельнулся. Допив, осторожно поставил кружку на стол. Выпрямился. Прижал ладонь к сердцу.
— Хэллэ… — запнулся на миг, вслушиваясь в тягучую, солнечно-звонкую, жаркую музыку древнего существа, стоящего перед ним. А память уже шептала, подсказывала, сплетала в одно певучее слово увиденный образ: солнечный всплеск в полуденном небе, густой низкий звон металла, крылатый ветер, летящий над землёй — Раэнэлаурэ, Золотые Крылья Пламени…
Къонайно улыбнулся и повторил:
— Благодарю тебя, Золотокрылый…
— Ты нужен этому миру, Къонайно. — Дракон улыбнулся, услышав имя, которым его назвал возрождённый. — Ты всегда был ему нужен. А он — тебе. С того дня, как он призвал тебя. Как вы стали единым целым. И сейчас, когда равновесие нарушено, когда мир почти разрушен, вы нужны друг другу почти как тогда…
Мелькор помрачнел. Отвернулся с болью:
— Как тогда… Это страшная нужда, ангуи. Не хочу — верить. Не хочу думать, что снова будет — так…
Неожиданно запрокинул голову, слепо глядя в потолок — за потолок — в ночное небо. Криво усмехнулся:
— А ведь легенды — помнишь? — обещают конец времён, Дагор Дагоррат, если я вернусь… Чёрный враг мира…
И от горькой — над собой, над судьбой своей — насмешки болезненно дребезжала в тиши невидимая струна. Всплеск ветра: прошёлся по комнате — резко, порывисто. Замер у раскрытого окна.
Дракон долго молчал, внимательно смотря в спину того, что когда-то был сердцем прекрасного мира.
— Ты не помнишь, ведь так? Не помнишь того, кем ты на самом деле был, Къонайно? Я думал, ты просто таишься. Не хочешь, чтобы он знал, что ты — помнишь… Страшная же ноша тебе досталась, Тхэннкор. Тяжело идти тому, кто не знает своего пути.
Менестрель обернулся — рывком.
— Что? Нет, нет… Я помню, Золотокрылый. Спасибо тебе, теперь я — помню, — усмехнулся невесело, — надолго ли… Век людей краток.
Он вдруг запнулся; попросил тихо, невесело:
— И не называй меня — хранителем мира. Я был когда-то Сердцем — но Хранителем… был не я.
На этот раз дракон не засмеялся. В комнате повисла какая-то странная давящая тишина. Словно дракон готовился взять на себя очень тяжёлый груз, и его тяжесть уже сейчас давила на плечи.
— Тех, кто помнил, он убил первыми. Потому здесь так ненавидят драконов. Они Знают. Знают правду о лжеце по имени Эру, — имя сказал — как выплюнул, словно что-то гадкое попало на губы. — Знают даже те, кто родился позже.
Он отвернулся к огню и протянул к нему руки. Пламя потянулось к нему, как ребёнок, ищущий ласки. Дракон машинально принял эту «игру», поглаживая пальцами искры.
Менестрель улыбнулся было этой картине — невольно, словно вспомнив что-то давнее, радостное, не омрачённое ещё горем и потерями. Но улыбка погасла, сменилась больным оскалом. Задрожали, вцепились судорожно в подоконник тонкие пальцы — словно повис над пропастью, и отпустить означает смерть.
Понял.
— Тех, кто помнил… — ещё не веря себе, выдохнул он, — глупец… Я вспомнил — имя… Но было — что-то ещё? Что-то… До?!
Он опустил голову. Тонкие пальцы стиснули виски, словно в попытке справиться с приступом боли. Разрозненные куски мозаики: то, что слышал в музыке Эа, то, что узнавал в звоне трав, в смехе ветров — разорванные, перепутанные нити гобелена — осколки ещё не родившегося — или уже погибшего?! — мира…
«Ты очнулся на руинах…»
«Ты очнулся…»
«Очнулся…»
Он сорвался с места, не в силах справиться с чудовищной догадкой, вдруг сложившейся перед его глазами.
«Нарекаю тебя — Алкар…»
Зачем отнимать имя у того, кому нечего — забывать?
«— Что это?
— Саэре, солнце.
— Твоя Песнь?
— Нет, оно было прежде Арты…»
Глупец. Слепой, наивный, возгордившийся глупец.
«…было прежде Арты…»
Прежде — мира? Прежде творения?
«…установим великие Светильники, дабы согревали они землю…»
Разве творили они — Солнце?..
Словно ослепший от ужаса чёрный вихрь, он пронёсся по комнате, явно не замечая сейчас ничего и никого; с грохотом разлетелась на осколки задетая кружка, колыхнулось пламя в камине, потревоженное резким движением. Он не замечал этого. Он вспоминал.