…Как бушевало вокруг пламя новорождённого мира, и не радостью творения — несоизмеримой нежностью щемило средоточие ещё не воплощённого вихря, что был — им.
…Как творил и изменял, каким-то глубинным, безрассудочным знанием ощущая: должно быть иначе. Словно не создавал, а… вспоминал.
…Как говорил, называя по именам деревья и травы, горы и океан, и каждую звезду; называл, не придумывая — угадывая имена, и радостным кличем узнавания становились слова, которыми будут потом, много позже, говорить Воплощённые…
…Как Пел, сплетая в одном неохватном образе пламя и ветер, магию и знание, давая плоть явившимся образам; и не были пришедшие — творениями: ожившей забытой сказкой, мечтой были, и он танцевал в ночном небе наравне с гибкими величественными тенями, не чувствуя себя старшим, не пытаясь — учить…
…Не пытаясь — задать вопрос.
Ни разу.
Он замер.
Инструмент, почувствовавший на себе руку кузнеца.
Ребёнок, что рисовал радугу, семь тусклых мазков на сером холсте — а потом поднял голову к небу.
Прозревший мятежник, осознавший, что всю жизнь был лишь орудием в руках хозяина.
В комнате стояла тишина — густая, тяжёлая; и в ней менестрель медленно, словно смертельно раненый, шатнулся вперёд, к камину. Протянул руки к огню, не чувствуя жара.
Медленно, словно через силу, поднял голову; и слепые от боли чёрные глаза взглянули — в золотые.
— Песнь. Не была. Началом.
Не вопрос — утверждение, и шелестом летящего пепла показался голос.
— Смотря чего, — усмешка дракона была горькой и в то же время — понимающей. Отражающей боль того, кто стоит перед ним. — Песнь была началом. Началом мира — его мира. И чтобы его создать, он уничтожил существовавший прежде.
Дракон отошёл от огня, но не отрывал взгляда от чёрных глаз.
— Я молод. Не жил тогда. Не знал тех, других. Мои знания — лишь память о прошлом. Память предков, что хранит последний из рода драконов Огня, живущих в этом мире. Не смогу показать тебе, как всё было. Могу лишь сказать, но поверишь ли ты? Не знаю. Захочешь ли слушать? Решать тебе, Тхэннкор.
Тот, кого когда-то звали Мелькором, долго молчал.
— Рассказать… — наконец медленно, с трудом шевельнул он губами. — Уже — немало…
Он тяжело опустил веки, разрывая цепь взглядов.
— Глупец… Мог спросить — тогда…
Ощупью, словно слепец, он нащупал стул и почти без сил упал на жёсткое сиденье. Не открывая глаз, поднял на собеседника голову. Попросил устало:
— Расскажи. Что можешь, что знаешь — расскажи.
И, запнувшись, добавил тихо — не понять, слова ли, шорох ли ветра:
— Быть может, ещё не поздно…
Дракон тоже закрыл глаза.
— Вас было девять тогда. Хранящих мир. Так бывает всегда. Каждого мир выбирает сам. Каждому даёт часть себя и каждый сливается с ним. Мир был другим. Больше, а может, просто мудрее, не знаю. Мир жил, а вы… Были — не стражей, нет. Творцами, опорой, наставниками.
Откуда пришёл — он, я не знаю. Быть может, в этом родился мире, а может — нет. Но жаждой одной затуманен его был рассудок. Хотел одного только — миром владеть. Владеть как игрушкой, полностью воле подвластной. Каждый что б жил только волей его. Битва была тяжёлой. Каждого из девяти он — не просто убил. Выпил до капли всю Силу. Думал, что так сможет мир воле своей подчинить. Но законов не знал, а может, не понял. Нельзя мир подчинить, убив тех, кто в его душу вплетён.
Дракон на мгновение умолк, словно переводя дыхание и, открыв глаза, посмотрел на того, кто когда-то звался Мелькором.
Тот так и сидел, зажмурившись, только вздрагивали, словно от сдерживаемой боли, плотно сомкнутые веки.
— Зная, что с последним из них умрёт и их мир, хранящие выбрали одного, и каждый из восьмерых поделился с ним своей силой. Прежде, чем вступить в последнюю битву. Ты говорил, что ты не хранитель; но это не так. Ты — единственный из них, кто остался. Ты творил этот мир из руин. И только ты был в силах сделать это. Не просто воссоздать то, что было, но и создать что-то новое. Не он всегда был творцом, а ты. И боль, что тебе причиняли, была также и для того, чтобы ты не вспомнил.
— Нет… — едва слышно прошептал Мелькор. На выцветшем до белизны лице застыла мука. Не слушать бы, не слышать — да вот только себя не обманешь. Не помня, не узнавая того, о чём говорил дракон, Странник без подсказки знал: всё правда. И таяла в горьком тумане Лаан Гэлломэ, и гас в пустом тронном зале Твердыни последний звук струны… Стиснуты кулаки — до боли, до кровавых отметин: кто бы мог сказать, что может быть что-то — страшнее?