— Подойди сюда! — раздражённый голос отца выдернул Альдира из оцепенения. Вздрогнув, он стиснул зубы и медленно, через силу заставляя себя шевелиться, двинулся к колоде. Князь обернулся нетерпеливо; во взгляде, который он бросил на сына, был уже не гнев, а глубочайшее презрение. Альдиру было всё равно.
— Ближе! Я сказал, ближе, вот сюда, ты ведь, кажется, на его место метишь?
Сцепив зубы так, что во рту стало солоно, он сделал ещё два тяжёлых шага. Две крупные жирные мухи с недовольным жужжанием взлетели с песка; только для того, чтобы почти тут же сесть на само тело. Альдир мысленно содрогнулся: показалось, нога даже сквозь подошву сапог чувствует липкую теплоту свежей, не успевшей ещё даже свернуться крови.
А князь протянул руку и, бесцеремонно ухватив его за шиворот, подтащил ещё ближе, вплотную к мертвецу.
— Посмотри на него, Альдир, — ласково, проникновенно, с редким для него терпением посоветовал он. — Посмотри хорошенько, не отворачивайся. Он тоже считал, что может спорить с королём. Правда, в отличие от тебя, он был отважным человеком, и не попрал своей гордости даже на плахе. Тебя, боюсь, и на это не хватит. Так что ты мне хотел сказать?
Альдир слышал его, как сквозь густой слой ваты. В голове шумело, мутная пелена, качавшаяся перед глазами, заставляла двор колыхаться и изгибаться, словно мираж в пустыне. Он смотрел на обезглавленное тело — и видел отчётливо, ясно, то, что приснилось когда-то в юности, то, о чём постарался накрепко забыть, уверить себя, что увиденное — всего лишь ночной кошмар, не предсказание собственной судьбы.
…Видел — и вспоминал, вспоминал с болезненной отчётливостью: и этот двор, залитый жарким южным солнцем; и этот топор, сейчас небрежно прислонённый колоде, прямо рядом с ровным срезом шеи; и блестящие, откованные из серого металла цепи…
Понял безошибочно: если он обойдёт колоду с другой стороны, на одном из звеньев второй цепи будут следы не слишком старательной перековки.
— Итак, — преувеличенно мягко поторопил его князь. — Ты ещё хочешь что-нибудь мне сказать, сын? Нет? Ну что ж…
Он вытащил тубус с картой, без слов оттянул ворот туники Альдира и небрежно сунул свидетельство скорого предательства ему за пазуху.
— Потрудись выполнить работу пораньше, — сухо бросил он. — Я не намерен показывать королю твою мазню, не проверив предварительно каждую чёрточку. Для тебя будет лучше, если ошибок я не обнаружу. Не забывай: запасной наследник у меня есть. Голова же у тебя всего одна.
И, брезгливо оттолкнув сына от себя, равнодушно пошёл по липкому песку к выходу.
Обморочное оцепенение проходило медленно, очень медленно. Повернуться вслед отцу стоило такого труда, словно не собственное тело — Мглистый хребет пытался сдвинуть с места.
…Князь был уже у самых ворот, когда Альдир, наконец, сумел разлепить онемевшие губы.
— Я не буду участвовать в этом преступлении, отец.
Собственного голоса не услышал. Только увидел, как медленно, словно не в силах поверить своим ушам, поворачивается в его сторону князь. Увидел — удивление: злое, раздосадованное, удивление, медленно сменяемое холодным, смертоносным гневом.
— Ах, вот как… поздно же ты вспомнил о фамильной гордости, сын.
Голос был — почти спокоен. Только тянуло от него даже не яростью — ледяной, пронизывающей до костей ненавистью. В несколько широких шагов князь преодолел разделяющее их расстояние, и Альдир дёрнулся невольно, когда жёсткая ладонь отца сгребла его за ворот, почти отрывая от земли.
— Ну что же… Я уважаю твой выбор, — с бешенством прошипел он прямо в лицо сыну.
Резко обернулся к старающимся слиться со стеной служками.
— Убрать эту падаль, живо!
Махнул рукой, хотя сомнения в том, кого именно назвали падалью, не возникло ни у кого. Двое служек поспешно подхватили тело, потащили прочь. Альдир проводил взглядом двойную изогнутую дорожку, что оставляли безжизненно волочившиеся по песку ноги. С каким-то холодным, незнакомым равнодушием поймал себя на отстранённой мысли: «Через несколько минут и меня так же…»
Страха не было. Было глухое, обморочное оцепенение, словно разум не мог поверить в то, что он только что сделал — в то, что сейчас должно было случиться.
А князь грубо толкнул его вперёд. Отпустил заломленный ворот — лишь для того, чтобы тут же перехватить таким же манером сзади. Равнодушно, словно барашка, повалил его грудью на колоду — тонкий деревянный тубус под туникой больно врезался в тело.
И, словно это послужило отрезвляющей пощёчиной, гибельное оцепенение спало.