Отец равнодушно взвесил на руке палаческий топор — блеснуло остро солнце за стальном клюве. Остановился в шаге от него, поустойчивее расставляя ноги.
Не сон.
Это. Не. Сон.
Альдир до крови закусил губу, зажмурился, стараясь не смотреть, не задумываться, не представлять, как сейчас, всего через несколько мгновений… Раскалённый воздух жёг горло, застревал в груди, не давая толком вздохнуть… Связанные руки, плотно растянутые цепями, против воли напряглись, он вцепился ногтями здоровой руки в искалеченную ладонь, чувствуя, что ещё немного — и просто потеряет сознание, умрёт, задохнувшись этим невыносимо горячим воздухом… Раньше, чем упадёт на шею топор. Он почти хотел этого — что угодно, только не так, только пусть не будет этого ужаса, этого бредового сна…
— У тебя не было выбора — «твоя смерть или смерть Харада». — прозвучал над головой жёсткий голос отца. — У тебя был выбор — «твоя жизнь и победа Гондора»… или «твоя смерть — и всё равно победа Гондора». Я знал, что мой сын трус, но не знал, что он — глупец. Картографа мы найдём. Без труда — тем более что ошибку с тобой я учту, и никаких угроз не будет. Есть и другие способы обеспечить молчание человека.
Альдир почувствовал, как холодное железо коснулось его шеи, примеряясь, и стиснул зубы — до боли, до горячего солёного ощущения на языке…
Его трясло так, что казалось — натянутые цепи сейчас до костей разрежут руки. Страшнее всего было — не дёргаться, не вырываться бессмысленно, не пытаться уйти от безжалостного этого лезвия…
— Всё ещё считаешь, что был прав? — тихо, устало прошелестел сверху голос отца. Лезвие плотно прижалось к коже. Скользнуло вдоль шеи, надрезая кожу — хлестнуло острой, жгучей болью, пока ещё совсем несильной, и Альдир против воли вскрикнул, забился в путах, чувствуя, как мутится от ужаса в голове. Распахнул глаза, словно со стороны глядя, как расползаются по успевшей свернуться крови частые алые капли. Ярко блеснуло солнце на загнутом клювастом острие.
Князь подержал топор возле его шеи ещё минуту, давая сыну в полной мере ощутить близость распахнувшейся под ногами пустоты. И лишь затем отвёл его в сторону.
— Будем считать, что на сегодня урок закончен, — сухо сообщил он, прислоняя топор к колоде. — Если ты всё-таки решишь, что твоя никчёмная честь — выше блага твоей страны, мы вернёмся к этому разговору. Впрочем, говорить буду уже не я, а королевский палач. Советую тебе лучше обдумывать то, ради чего ты собирается открыть свой глупый рот, сын.
И резко, повелительно:
— Не развязывать, корзину не убирать! Вон отсюда все.
Уже от ворот он обернулся к Альдиру. Бросил холодно:
— Я пришлю к тебе Карвина… когда он закончит с учениями. Карты нужны мне послезавтра до заката.
И — исчез за хлопнувшей калиткой. Неохотно, с сочувствием оглядываясь на Альдира, потянулись к выходу служки, наверняка предчувствующие выволочку от начальства за неубранный двор…
Альдир без сил обвис на колоде. Выдохнул длинно, прерывисто. Сердце всё ещё колотилось прямо в горле, но слепой, удушающий страх медленно уходил, утекал вместе с капающей в корзину кровью. Вместо него пришёл — стыд. Альдир безнадёжно застонал, представив, каким ничтожеством он выглядел, вырываясь и пытаясь упросить о чём-то человека, не знавшего жалости никогда и ни к кому — даже к собственным детям. Зажмурился. Понял вдруг: не сможет, просто не сможет больше — ещё раз. Отец был прав: урок удался на славу. Он не посмеет ни словом больше возразить ни отцу, ни королю… Не посмеет, помня: второй раз чуда не случится. Второй раз топор опустится не на песок — на его шею. И, когда Карвин придёт, чтобы освободить его, он пойдёт в свой шатёр, и сядет за карты, и сделает всё без единой ошибки, ни мельчайшей чёртой, ни единой точкой не посмев хоть что-то изменить, чтобы хоть так дать шанс ханаттским дозорным. И, когда война закончится — неизбежной победой, как и должна, будет вместе со всеми кричать славу королю, помня, всегда помня о том, что случается в Гондоре со слишком смелыми…
…Он не знал, сколько пролежал, растянутый цепями, не способный даже пошевелиться, глядя в глаза мёртвой головы человека, который нашёл в себе мужество бороться. Солнце медленно ползло по небосводу, толстые жирные мухи неторопливо ползали по липкому дну корзины, по распахнутым глазам мертвеца, присаживались на всё ещё слегка кровоточащий порез на его шее, болезненно копошились в ране, и тогда он судорожно мотал головой, пытаясь согнать их; но взлетали они неохотно и недолго, и скоро вновь усаживались на облюбованное место.