Чудовищно хотелось пить. Солнце пекло голову, жгло жестоко стянутые за спиной руки. Он проваливался в муторный тяжёлый сон — но почти сразу выныривал, вскидывался с судорожным вздохом, не сразу понимая, где явь, где бред, солнце ли горит над головой или злой блик на высоко вскинутом топоре, чья голова слепо смотрит в небо из окровавленной корзины, чьё тело лежит, безвольно обвиснув, на низкой дубовой колоде… Перед глазами мелькал отец, заносящий смертоносное лезвие над его шеей, брат, с непроницаемым лицом стоящий в толпе…
Он вздрагивал и просыпался, и глаза, смотревшие на него из корзины, были — его глазами.
…Карвин уже распотрошил мешочки с запасами, отмерял привычно нужные порции сушёных цветов. Бросил всё одной горстью в закипающий котелок, придавил изгрызенной деревянной ложкой.
— Скорее бы уже война, — с какой-то незнакомой злостью выплюнул он, глядя на кипящую воду с таким видом, словно надеялся разглядеть в ней труп варящегося отца. — Подлость так говорить — но я почти надеюсь, что его убьют. Иначе, боюсь, рано или поздно он убьёт тебя.
Альдир невольно передёрнулся. Натянул выше плащ, закутался зябко. Промолчал. Карвин тем временем вытащил из небольшого сундука у стенки тёплую тунику, бросил на колени брату. Кивнул — надевай, мол. Вздохнул тяжело, с беспомощной нежностью глядя на бледного картографа, неловко, одной рукой пытающегося натянуть на себя великоватую для него тунику.
Отвернулся, внимательно следя за котелком. По шатру густыми волнами гулял терпкий душистый запах, прояснял головы, но легче на душе, вопреки обыкновению, никому не становилось. Слишком тяжёл был шок, чтобы обычный королевский лист с успокаивающими травками смог отвести эту душную тяжёлую муть от сердец.
— Не доводил бы ты его, братишка, — тревожно попросил Карвин вдруг, не глядя на Альдира. — Мне не по себе сегодня стало, когда я увидел тебя… там.
Картограф вновь промолчал. И Карвин, оглянувшись с досадой на брата, повторил вновь, настойчиво и твёрдо:
— Альдир, ты меня слышишь? Прекрати свои выходки, хотя бы на время. Отец не в себе, и ты это видишь не хуже меня. Если ему обязательно нужно кого-то порешить в порыве гнева — пусть это будешь не ты, прошу.
Не дожидаясь ответа, ловко ухватил рукавом котелок, перетащил на стол. Плеснул, не обращая внимания на льющийся мимо отвар, немного в кружку, а сам котелок сунул обратно в очаг.
— Что изменится, если я даже стану делать всё, что он говорит? — с трудом подавляя нервную дрожь, прошептал нехотя Альдир. — Что бы я ни делал, он никогда не будет доволен, сам знаешь.
— Просто — перестань дерзить ему. Хотя бы сейчас, пока идёт эта клятая война.
— Это не поможет, брат. Он безумен… Как Ар-Фаразон.
Карвин зло хмыкнул.
— Слишком лестное сравнение для нашего дорогого отца, не находишь? — помолчал, раздражённо перемешивая деревянной ложкой не желающие тонуть листочки. Поморщился. — Счастье ещё, что у его величества двое наследников, и ему не придётся править, иначе я не поручился бы за жизни никого в нашей несчастной стране…
— Неужели ты думаешь, что король Кариандил безумен менее? — с горькой кривой усмешкой возразил Альдир.
Карвин медленно опустил ложку. Обернулся к постели, с потерянным видом разглядывая брата. Покачал головой.
— Так… Альдир, я начинаю понимать, почему наш отец решил вдруг укоротить тебя на голову.
Тот в ответ жалко усмехнулся бледными губами:
— Вот видишь, не так уж он и безумен, получается…
— А я, пожалуй, укорочу тебя на язык когда-нибудь, — не меняя тона, спокойно закончил Карвин. И вдруг, побагровев, с грохотом поставил кружку на низкий столик.
— Недоумок! — в бешенстве рыкнул он, и Альдир невольно вздрогнул, крепче обхватывая холодными руками вздрагивающие плечи. — Да когда ж ты наконец начнёшь думать, что и кому говоришь?! Надеюсь, тебе хоть хватило ума не озвучивать это в присутствии короля?
Тот нервно мотнул головой.
— Нет… Нет, что ты…
— Уже хорошо…
Карвин медленно успокаивался, но выглядел по прежнему злым и взвинченным до предела. Раздражённо схватив кружку — так, что почти половина напитка выплеснулась на стол — он резким движением ложки взболтал отвар и почти грубо сунул его брату в руку.
— Пей и прикуси язык, наконец. Альдир, я не могу вечно заступаться за тебя. Однажды отец сорвётся и таки доведёт дело до конца. Что тогда прикажешь делать мне?
Картограф беспомощно пожал плечами. Осторожно пригубил горячий отвар, сплюнул попавший в рот мелкий листочек.