— Ты слышишь её, верно? — не оборачиваясь, тихо бросил он, когда между ними оставалось всего несколько шагов. Денна вздрогнул. Он ведь не может сейчас… Или?
— Слышу, — твёрдо ответил он, откуда-то зная: время для экивоков прошло.
— Какая… — картограф поколебался. Покосился быстро, неловко. — Какая из них твоя?
Дёрнуло в груди болью. Притихло привычно, спряталось вглубь души, саднящей, давно заросшей в теле занозой.
— Я покажу, — глухо пообещал он, не найдя в себе сил — просто махнуть рукой, выделяя среди месива обугленных камней один из сплавленных остовов.
Альдир долго молчал. Шагал, глядя себе под ноги. Ёжился зябко, словно в сухой духоте южной ночи касался его выдох снежной метели.
— Не надо… — неожиданно тихо, с каким-то горьким яростным надрывом, вдруг скрипнул он зубами. — Я… Я понял уже.
И вот тут страшно стало уже по-настоящему.
«Кто же ты… Кто ты — сейчас, картограф, гондорец, предатель и герой? Ты — уже?.. Или?..»
Он промолчал. Просто — не нашёл в себе сил ответить, взглянуть в глаза эти, измученные, смертельно усталые; взглянуть, и увидеть — что? Родниковой чистоты радужку юных человеческих глаз? Окровавленные провалы в звёздную пустоту?
— Больно, как же больно… — почти беззвучно, с безнадёжной мукой прошептал картограф, и Денна вздрогнул, не сразу осознав, что Альдир говорит — о своём.
…нет, не о своём. Об общем, давнем, бесконечном, ушедшем в глубь веков — так и не отболевшем, не заросшем свежей кожей.
А тот закусил губу, взглянул криво, из-под спутанной пропылённой челки: беспомощный, потерянный взгляд.
— Как же вам было тяжело… — вздрогнул, зажмурился, переводя дыхание. — Как же тяжело было — ему…
И спрашивать, кому — «ему», нужды не было. Тяжелый комок в горле мешал дышать; не воздух — горячий горький пепел, мёртвая пыль разрушенной навек песни.
— Ты… помнишь?
Спросил — и сам не узнал своего сдавленного голоса.
Картограф помолчал.
— Там были витражи, — глухо, в тон тоскливо плачущему ветру, проговорил он наконец, глядя куда-то в пустоту, — и свет дробился, играл на полу, а он не шёл, не возвращался — я звал, а он не шёл, год за годом… Такая боль: не нужен, не простил… Я помню — свет дробился в его крови, он уходил, а я не мог, не мог удержать…
Голос слабел, затихал безнадёжно… А Защитнику показалось — схватилась тугая петля вокруг горла, и не высвободиться, не вырваться… Не сразу понял — боль была не его.
Осознав вдруг — всё, рванулся вперёд, стиснул крепче напряжённое, закаменевшее, словно в судороге, плечо, дёрнул, заставляя повернуться, заглядывая в слепо распахнутые, переполненные, как лунным светом, нечеловеческой мукой глаза.
— Альдир!
Нет ответа. Только губы шевелятся, повторяя неслышно, беспомощно, отчаянным немым криком в пустоту: «им энгэ, им къерэ, им эркъэ-мэи…»
— Альдир! — в душу медленно, хищной многолапой сколопендрой, начал вползать страх. Он схватил крепче, встряхнул — так, что мотнулась черноволосая голова, клацнули звонко зубы. Бесполезно. Он был сейчас — не здесь. Не в сейчас.
— Альдир! Не смотри туда! Ну же, взгляни на меня! Альдир! — и, спустя миг, наугад:
— Мелькор!
Осознал вдруг с ознобом: уйти туда для него — Альдира? Мелькора? — будет просто. Слишком просто. Туда, где было страшно и больно, где умирал на руках его ученик, где было уже за спиной море чёрных маков и сгоревший деревянный город…
…туда, где он, их Учитель, их Повелитель, ещё — был.
Где было ещё кого звать, умоляя — не уходить, не покидать…
Вспыхнуло на миг — чужим страхом и чужой короткой болью: Элвир. Натянулась, зазвенела испуганна тонкая струна безмолвной связи.
…Сам не успел осознать, что делает, когда отшатнулся, впервые за бесконечные тысячелетия закрываясь, отгораживаясь от братьев, захлопывая наглухо дверь между связанными воедино душами. Чувствуя: Элвиру этого видеть нельзя.
А Альдир (Мелькор?) всё ещё говорил что-то — беззвучно, беспомощно, задыхаясь воздухом давно сгоревшей Твердыни, давясь, словно кровью, криком давно отзвучавших слов. И распахнутые серые глаза в свете полной луны казались залитыми не слезами — кровью. И ужас, невыносимый смертный ужас стыл на белом, в мел, искажённом мукой лице.
Глубоко вздохнув, Денна отпустил плечи человека. Отступил на полшага, мысленно прося прощения у этого, и без того едва живого, слишком много видящего мальчишки.
И, размахнувшись, ударил его по лицу. Наотмашь. Жёстко, безжалостно, в кровь разбивая дрожащие губы.