И, не глядя больше ни на картографа, ни на беспомощно сотрясающуюся в рыданиях пленницу, развернулся к выходу.
…Казалось, Альдир не может поверить в том, что слышит. Медленно, очень медленно от поднял руку; провёл дрожащей ладонью по лицу, словно пытаясь избавиться от липкой мерзкой паутины. И страшным, слепым был его переполненный страданием взгляд.
— Я… правильно понял тебя… господин мой? — мёртвой листвой упал на пол шатра его сиплый голос.
Князь замер у выхода с протянутой к пологу рукой. Оглянулся насмешливо:
— Абсолютно правильно, о мой робкий сын, — скривил брезгливо губы. — Вполне разделяю твои тайные надежды впервые познать таинство любви с какой-нибудь прелестной эльфийкой, что когда-нибудь, несомненно, воспылает к тебе необоримой страстью. Увы, в жизни редко происходит так, как нам мечтается. Придётся тебе довольствоваться невесткой моего непокорного соседа. Моего, мальчик мой, заметь. Если ты будешь умён и сделаешь верный вывод, он вновь станет «нашим». Советую тебе хорошенько подумать над моими словами.
И, не говоря больше ни слова, стремительно вышел из шатра.
…Прошла, казалось, вечность, прежде чем Альдир смог шевельнуться, вновь обретая способность дышать, думать… быть. Повёл обморочно головой, словно с трудом справляясь с дурнотой. Вздохнул медленно, прерывисто; и солнечный луч, любопытно заглядывающий сквозь неприметную щель в пологе, вздрогнул и заметался, оглушённый немой смертной мукой, плещущейся в слепо распахнутых, ставших в одночасье чёрных глазах молодого картографа.
Пошатнувшись, Альдир повернулся к ложу. Взглянул на пленницу, словно впервые видя её, щурясь болезненно, потерянно…
— Не надо… — беспомощно прошептала та, бессмысленным, невольным жестом прикрывая живот… — Пожалуйста…
Альдир потряс головой. С силой потёр ладонью лицо. И, покачнувшись, пьяной походкой вышел из шатра.
Постоял, тяжело хватая вечерний воздух ртом и бездумно глядя куда-то в пустоту, туда, где гасли последние капли пламени на тускнеющем небосводе. Покосился на застывшего, изо всех сил старающегося сделаться невидимкой, стражника и длинно, прерывисто вздохнул.
Вдруг — словно подломились ноги: без сил осел на землю, привалился спиной к прогнувшейся под его весом ткани шатра. Запрокинул голову, зажмуриваясь сильно, до боли, до выступивших на ресницах дрожащих капель. Обхватил себя руками за плечи, и непонятно было в наползающей прохладе южной ночи: ветер щупает влажными пальцами дрожащее, как в лихорадке, тело? Холодный комок окровавленного льда, уже который день вымораживающий душу изнутри, не даёт согреться, заставляет зябко кутаться в тёплый плащ и всё равно постоянно, каждый час, каждый миг корчиться от не отпускающего холода?
Медленно засыпал утомившийся за долгий день лагерь. Стихали голоса и грохот железа, успокаивалась спокойная организованная суматоха; молодой картограф сидел, обхватив голову руками, и, казалось, пребывал не то в забытьи, не то в глубоких, полностью уведших прочь от бренного мира размышлениях.
Стражник у шатра наконец неловко шевельнулся. Вздохнул тяжело, наблюдая, как вздрогнул, выныривая из своего тягостного полусна, младший сын князя Итилиенского.
— Не получается? — сочувственно спросил он — и в голосе отчётливо слышна была неловкость пополам с горестным, беспомощным недоумением. Князь перестал быть тем, кого боялись, но любили.
…легко ли найти себя заново, когда почти целая жизнь рушится в пропасть?
Альдир медленно поднял на него глаза. Смотрел долго, словно не узнавая старого отцовского служаку:
— А что, весь лагерь уже знает, каким образом мой драгоценный отец решил… сделать меня мужчиной?
Воин неуютно повёл плечами.
— Да что вы, молодой господин… Мы только с парнями — так мы ж болтать не будем, что вы!
Альдир дико посмотрел на него.
— То есть, сам факт того, что я сейчас наберусь смелости и пойду наяривать эту несчастную девочку, сомнения не вызывает? Спасибо, Форлах. Надо же, а я думал, что меня воины отца хоть немного уважают…
Воин вскинулся, и в тёмных глазах мелькнула обида.
— Да что вы такое придумали! Да за вас, молодой господин, за вас да за Карвина, половина наших парней, не задумываясь!..
Он горько махнул рукой. Опустил голову, поймав потерянный, удивлённый взгляд картографа; из взгляда этого медленно уходила чернота, и прозрачных серых озёрах плескалась, вровень, до края, боль — и виноватая, невесёлая благодарность.