А воин уже замолчал, смешавшись, не зная, как высказать словами то, чего раньше и нужды не было озвучивать. Вздохнул тяжело. Покосился виновато на шатёр и попросил почти жалобно:
— Может, вам и впрямь, а? Жалко девочку, и так ведь мужа… на глазах прямо… Так ведь порешит он вас, только и ищет ведь повода…
Альдир зябко передёрнул плечами. Потянул слабо за тугой ворот, словно уже чувствуя на шее тяжёлое неумолимое лезвие.
Бросил горько:
— Перестань, Форлах. Если уж вопрос так… То лучше и впрямь… на плаху. Хоть не так мерзко.
Стражник тяжко вздохнул:
— Вам бы, молодой господин, лучше не спорить с князем, — тоскливо посоветовал он, с сочувствием глядя на картографа. Тот промолчал. И воин повторил, с неуверенной смущённой настойчивостью:
— Не надо вам спорить с ним. Он в гневе, вот как вы давеча пропали, ни слова никому не сказав, так и ходит… Мрачный, словно Роковая Гора. Как он бы он вас и впрямь… Того.
Альдир ломано рассмеялся.
— Да толку-то, Форлах! Не сегодня, так завтра, какая разница-то уже…
Замолчал резко, с судорожным прерывистым вздохом. Взглянул виновато на испуганно таращащегося воина.
— Не бери в голову, Форлах. Пусть… пусть бесится. Что он мне сделает, я ж сын, хоть и непутёвый. А всё-таки не могу я так… Ещё и зная, что её утром… — со стоном сжал голову руками. — Благие Валар, что с отцом случилось… Зачем — так?!
Тот сочувственно вздохнул. Отвечать благоразумно не стал; да Альдир и не требовал от него этого. Он смотрел в землю, и на лице его отражалась — впервые, быть может, в жизни — настоящая, непримиримая ненависть. Вдруг резко вскинув голову, в упор взглянул на воина:
— Почему ты ему подчиняешься, Форлах? Неужели тебе её, — злой кивок на шатёр, — не жалко?
В ответ — ещё один тяжкий вздох.
— Вам, молодой господин, легко говорить… А князь в гневе и убить ведь может. Жалко мне девчонку, до слёз жалко, конечно. А что я могу сделать? Меня порешит — другого сторожить приставит…
Альдир зябко передёрнулся. Отвёл глаза, уткнулся взглядом в землю. Не ответил ничего. Умолк и воин, с тоской и пониманием косясь то на сына своего господина, то на тихий шатёр, из которого лишь изредка, словно сквозь одеяло, доносились сдавленные рыдания.
— Он безумен, Форлах, — едва слышно проговорил наконец картограф. — Я раньше не понимал, не хотел верить… Теперь — вижу. Он сошёл с ума. И это уже — не фигура речи.
Воин дёрнулся, оглянулся в ужасе.
— Молчите, господин! Что же вы такое говорите! Хотите, чтобы и вас, и меня с вами за компанию…
Опустил глаза на сидящего картографа. Понизил голос, прошептал умоляюще:
— Не нужно так, молодой господин. Вы не знаете, наверное… Камрина уже… того. За это самое вот. Молчите, прошу, пусть судьба сама решает, кто безумен, кто нет, кому войну эту пережить, а кому и…
Альдир медленно поднял голову.
— Камрин? Я помню его… Я думал, он уехал…
Он тяжело опустил веки. Откинулся затылком на плотную ткань шатра, закусил губу. Повисло тяжёлое молчание. Воин не стал отвечать — и так всё было ясно. Только вид у него теперь был ещё более несчастный, чем раньше.
На лице Альдира медленно росла злая, горькая решимость.
— Не делайте глупостей, молодой господин… — умоляюще прошептал воин, внимательно следивший за всеми изменениями на лице картографа. — Не верите, а зря: он и вас на плаху отправит, если не угодите, не пожалеет… Не можете с девчонкой… этого самого, так хоть напейтесь, что ли… Чтобы, вроде как, из-за выпивки не получилось. Не злите его, во имя Элберет!
Альдир открыл глаза. Какое-то время непонимающе смотрел на стражника, и казалось — впервые видит его. Такое потерянное, горькое непонимание стыло в его глазах.
Наконец, тяжело вздохнув, он неловко поднялся с земли, опираясь здоровой рукой, и исчез внутри.
…Впрочем, через пару минут появился вновь. Хмурый, решительный и ещё более расстроенный, чем прежде.
— Есть что выпить, Форлах? — устало спросил он, усаживаясь на прежнее место. — Брат ничего не оставил…
Тот тяжело вздохнул. Сунул руку за пазуху, протянул картографу довольно объёмистую початую бутыль.
— Какое есть, уж простите…
— Да мне всё равно уже, — равнодушно откликнулся Альдир. С благодарным кивком принял выпивку, сделал большой глоток; поморщился, переводя дыхание. Уставился в никуда, тоскливым взглядом, видя — лагерь ли? Или то-то другое, неведомое никому, кроме каждого человека, впервые в жизни пытающегося напиться с горя?
Вдруг резко, каким-то неловким жестом наполовину сжав правую руку, с яростью ударил о землю. Вскрикнул глухо. Согнулся, баюкая и без того покалеченную кисть у груди. Помолчал, раскачиваясь, как в бреду и пытаясь отдышаться. Но сидеть неподвижно, видно, было выше сил — рывком вскочил, чуть было не расплескав бутылку, нервно прошёлся вдоль шатра, вернулся, с бессилием глядя на прикрытый полог шатра, вновь развернулся, почти срываясь на бег…