Он усилием воли сжимает трусливую мысль в несуществующем кулаке.
«— Да» — говорит он понимающим серебряным глазам. — «Да. Справедливо.»
И внезапно осознает: все так и есть. Он отвечает за преступления Хэлкара. Всегда. Сколько бы имен не сменил.
Не потому, что ищет искупления — его не будет и не может быть.
Не потому, что надеется на прощение: пусть даже простят другие, он сам — не простит.
Потому, что он и есть — Хэлкар. Ледяное сердце, вспомнившее, что значит — любить.
Слепая душа, которой еще только предстоит по-настоящему прозреть.
…Он медленно, словно преодолевая сопротивление холодных потоков тумана, поворачивается. Глаза в глаза — с собственным уродливым двойником.
Она — он чувствует это — не ушла. Стоит за его спиной: хрупкая, тонкая, словно пронизанная лучами невидимого здесь солнца. Ветер и звезды, полынь и мед, плач и смех… Беззащитная былинка на жестоком ветру. Она — за его спиной; всего в каком-то шаге позади… если бы здесь было хоть какое-то расстояние.
…всего в двух шагах от равнодушной мертвой маски по имени Хэлкар. И — некуда отступить.
…Он устало улыбается. Он давно не верит в сказку о праве на отступление.
«— Ты — это я», — говорит он своему мертвому отражению. — «Я никогда не смогу избавиться от тебя. Но и ты — отныне — не сможешь скрыться от меня.»
Губы Хэлкара кривятся в надменной усмешке. Аргор невесело улыбается в ответ.
И делает шаг вперед.
Навстречу искалеченной половине собственной души.
Боли в первый момент он не чувствует.
…Спустя миг — а может, вечность? — беззвучный удар. Боль: ледяной равнодушный клинок из ниоткуда. Осознание, чужая жестокая правота — страшнее пытки: ты один, ты никому не нужен! Сломанный клинок, пустые прохудившиеся ножны, не выполнивший своей задачи щит…
Ему кажется, он почти слышит этот ядовитый бесплотный шепот. Слабость накрывает, наваливается подобно липкой холодной жиже трясины. Холод. Пустота. Тоска. Одиночество…
…Одиночество?
И наваждение разлетается мириадами жалящих ледяных осколков. Он заставляет себя улыбнуться — сквозь боль и холод гаснущего сознания.
Ему кажется, он почти видит…
….Отчаянный взгляд Дайро.
«Не уходи, хэттан!..»
…Теплота ладони Керниэна на плече:
«Наше дело — война, верно?..»
…Согревающий свет в гаснущих глазах Айори —
«Ты — разум и меч…»
Сочувственная улыбка Саурона:
«Не так — и не такой ценой…»
В несуществующем сердце вспыхивает — ударяет в грудь — катится по жилам бушующая кипящая волна.
Стылый туман рвется, словно рассеченный ударом клинка. Неохотно расступается, и он видит…
…звезды.
…Керниэн медленно поднял на Посланника блестящие от слез глаза. Руки, привыкшее к мечу и поводьям, крепко прижимали к себе неподвижное тело, словно это еще могло что-то исправить.
Ортхэннэр ждал — сам не знал, чего. Вопроса? Упрека? Последних слов прощания, уже не нужных — уходящему?
Принц Ханатты молча опустил веки.
Черный Майа ждал. Перед глазами стояло лицо — спокойное, даже в смерти красивое; лицо, впервые увиденное им полторы тысячи лет назад.
…Зыбкий туман — сна? видения? невозможной, бесценной встречи вне времен и миров?
Биение непробужденной души между тонких ладоней.
Невесомое прикосновение к волосам…
Девять рождающихся судеб в расплавленном переплетении металла…
Действительно ли он видел тогда — Аргора? Или отпущенная им на свободу душа уже вступила на неведомый Путь смертных, и кольцо со змеиной чеканкой — истина, ясность разума и очищение, руна Хэлрэ в черном камне — миг спустя соскользнет с остывающей руки?
Как это будет? Будет ли? Примет ли Арта того, на чьих руках — кровь?
Он ждал. Миг тянулся — долгий, нескончаемый… Жук в янтаре, застывшая в полете-падении хрустальная капля… Зыбкое, невыносимо хрупкое звенящее безвременье: неосязаемое «могло быть» — превратится ли в «стало»?..
Прозрачная, застывшая капля — льда? Живой теплой воды?..
…И время обрушилось вниз хрустальным крошевом, вновь обретая скорость.
Он молчал, еще не давая себе права поверить. Боясь — поверить. Но уже дрогнуло, стронулось что-то в мире. Замерло, прислушиваясь тревожно и взволнованно… А миг спустя — Ортхэннэр невольно покачнулся — словно порыв холодного, несущего морозную свежесть ветра ударил в грудь. Долгий, чистый, ощущающийся не ушами — всем телом звон: так взламывает сплошной ледяной панцирь пробуждающаяся река. Показалось: вздохнул сам мир. Глубоко, жадно, неумело… Словно пловец, только что вынырнувший из затягивающей пучины. Забывший уже, что можно — дышать…