Князь помолчал. Потом, вдруг дойдя до какой-то мысли, махнул рукой, подзывая неуютно переминающегося поодаль воина.
— Обыскать.
Картограф не сопротивлялся. Казалось, он окончательно потерял интерес к происходящему. Тяжело закрыв глаза, он опустил руки, и лицо стало его совершенно безучастным. Он не возражал и не пытался сопротивляться, когда воин князя, виновато косясь на него, осторожно ощупал его, обшаривая немногочисленные карманы на поясе.
— Что это? — князь резко выхватил из рук стражника то, что он держал, вытащив из одного из карманов, в руках — держал осторожно, опасливо, двумя пальцами.
— Что. Это?! — с бешенством прошипел князь, тыкая странную связку верёвочных узелков прямо в лицо нехотя открывшему глаза сыну.
Тот промолчал.
Князь побагровел ещё сильнее.
— Вон все, — голосом, в котором плавился лёд, приказал он. Оглядываться, чтобы проверить, выполнили ли его повеление, не стал: стоял, впившись взбешенным взглядом в неестественно спокойное, белое, как мел, лицо сына. И была на лице уже даже не ярость — холодное, спокойное, полное презрения выражение. Редко кто видел такое на лице князя; те, кто видели, рассказать о нём уже не могли.
Альдир встретил взгляд отца, не отведя взгляда. Вздрогнул, осознав, должно быть, это обрекающее «редко кто видел…». И это была единственная эмоция. Глубоко в серых глазах всё ещё плескался страх — глухой, смертный страх и безнадёжная тоска; на лице же больше не отражалось ничего.
Медленно, устало он опустил голову. Уставился в земляной пол, словно видя там что-то, стократ более интересное, чем всё, что могло сейчас происходить в шатре.
— Хорошо, — после долгого молчания спросил сухо проговорил князь. — Где она?
— Должно быть, уже у отца своего мужа, — почти беззвучно откликнулся Альдир, не поднимая глаз.
Князь в бешенстве ухватил его за подбородок, рванул вверх.
— Ты понимаешь, что сделал? — с ненавистью прошипел он в лицо сыну. Тот прикусил губу: впившиеся в кожу пальцы причиняли нешуточную боль.
— Да, вполне, — очень спокойно ответил он, не отводя взгляда. Князь в бешенстве отшвырнул его от себя. Полюбовался, как Альдир медленно, неловко поднимается с пола; как едва заметно дрожащей рукой вытирает с губ кровь. Посоветовал с ледяным бешенством:
— Поделись своими соображениями со мной, сын. Возможно, у тебя есть, что мне сказать, чтобы я всё-таки не отправлял тебя на плаху?
Картограф криво, горько усмехнулся дрожащими губами. Покачал головой.
— Она была беременна, отец.
— Я знаю. И что?
Альдир потрясённо вскинул на отца глаза. Несколько мгновений, не веря, смотрел на него — смотрел, словно пытаясь разглядеть что-то за маской ледяной ярости, словно надеясь увидеть — того, кого любил когда-то, кто никогда не посмел бы убить безоружного, раненого, женщину…
…Смотрел — и что-то медленно, мучительно умирало в его глазах.
Тяжело отвёл он взгляд, и лицо стало совершенно равнодушным, бесстрастным. Опустил голову, разглядывая пробивающийся сквозь утоптанную землю зелёный росток.
— Это всё, что ты хотел мне сказать, сын? — с иронией поторопил его князь.
Слабо шевельнулись бескровные губы:
— Да…
И больше — ничего. Даже головы не поднял, и лицо — спокойное, смертельно усталое, ничего не выражающее лицо. Было ли что-то — за ним? Было ли — или свеча, яростно пылавшая внутри без малого два десятка лет, наконец погасла, погасла в одночасье, задутая не ужасами войны — предательством того, кого не умел, не успел, не смог научиться ненавидеть?..
Князь долго молчал. Смотрел на сына, с безразличным видом рассматривающим что-то у своих ног. Ждал — извинений? Оправданий? Просьб о пощаде?
…не дождался.
— Что ж… — сквозь зубы процедил он наконец, — я не ожидал от тебя такой глупости… Ожидал — но не такой. Хорошо же. Я выполню твою просьбу.
— Какую? — без малейшего проблеска интереса, словно речь шла о погоде, выдохнул Альдир.
Князь криво, зло усмехнулся.
— Которую ты озвучиваешь год из года, словно частота повторений может изменить что-то в крови моего бастарда. Я признаю Карвина в качестве законного наследника. Ты понимаешь, что это означает?
…Всё-таки это было не безразличие, нет. Вздрогнули плечи, сжались плотно враз побелевшие губы. Глаз не поднял, так и смотрел в землю; только вздохнул длинно, рвано.
— Да… — и — опять спокоен, равнодушен голос: шелест мёрзлой позёмки, кружение мёртвых осенних листьев.
— Это всё, что ты готов мне сказать? — гневно вскинулся князь.