— Да…
Воин прерывисто вздохнул. Покачал головой, словно не в силах был поверить в такую — глупость? Смелость? Подлость?
…и вдруг, порывисто шагнув вперёд, глубоко, с великим почтением поклонился.
Альдир отшатнулся, полыхнули изумлением серые измученные глаза. А стражник уже выпрямился, и голос был его спокоен и деловит.
— На восточной заставе сейчас дежурит мой десяток. Вам нужно уезжать — обоим. Погоню мы задержим, насколько сможем. Провизия… провизию парни мои обеспечат, вам бы главное до перевала добраться. В Ханатте-то как, примут вас?
В широко распахнутых глазах Альдира качалось всеобъемлющее, беспомощное изумление. Миг — всего один, мучительно-краткий — казалось: согласится, и отчаянная надежда, стыдливо прячущаяся на самом дне расширенных зрачков, вспыхнет яростным пламенем стремительной скачки, и будет рядом брат, и как страшный сон сгорит в огне подступающей войны и белый песок тюремного дворика, и низкая деревянная колода с прислоненным к ней топором…
…на миг — казалось.
Но миг миновал, рухнул в вечность, и захлопнулось что-то обречённо в смертельно усталых серых глазах.
Медленно, очень медленно Альдир покачал головой.
— Нет, — тихо проговорил он, опуская глаза на неподвижного брата. — Нет, достаточно крови…
И, прерывисто вздохнув, прошептал вдруг прерывисто, с какой-то горькой бессильной злостью:
— За Путь надо платить…
— Господин… — задохнулся воин. Осёкся, повинуясь яростному, измученному взгляду.
— Не нужно, «…». Не трать время, прошу. Позаботься о моём брате. Ты… ты ведь понимаешь, он не сможет просто смириться.
Стражник беспомощно отвёл глаза.
— Я присмотрю за ним, — выдохнул, и показалось — с трудом совладал с голосом, и замолчал, закашлялся нарочито, и блеснувшая на глазах влага была — от кашля ли?
…— Я хочу знать, что ты будешь жить — что бы ни случилось. Что род князей Итилиенских не прервётся, чем бы ни закончилась эта война. Пообещай мне это, Карвин, — говорить — невыносимо тяжело, на языке — словно невидимые цепи, неподъёмные, пышущие жаром цепи: каждое слово обжигает, словно прикосновение раскалённого докрасна металла.
— Однажды — давно… Была война. Нет, не война! Бойня. Нас убивали — а мы не имели права отступить. Он не ушёл бы — он был, как ты, готов был умереть: щит, бессильный спасти от смерти… Я заставил его уйти. Нет, не так… Не заставил. Я… просто подчинил себе его разум. Не мог допустить, чтобы он погиб. Я спасал его… или себя? Боюсь представить, что было с ним, когда он пришёл в себя…
Казнь Альдира. Память Валинора
И ударил в лицо жаркий южный полдень, и ропотом сотен голосов навалился на плечи тесный тюремный дворик. И было над головой — небо: ясное, безоблачное, прознительное-бездонное небо, и залитый солнцем песок казался ослепительно белым, и он ступил в это яростное сияние, разом оглохнув и ослепнув.
А ему казалось — он увязает, тонет в этом жарком солнечном мареве, и колыхалось белое слепое небо над головой, и вставали вокруг стены хрупкого, дивного бело-золотого города, и вот — не понять уже: песок ли под ногами — или мельчайшая алмазная пыль? От чего так горят скованные руки: от жёсткой, конского волоса верёвки, он раскалённых цепей ли?.. Чей голос, наполненный ненавистью и фальшивым сожалением, гремит в пронизанной светом испуганной тишине? И тяжёл, так мучительно тяжёл путь, и страшнее всего — споткнуться, показать жадно взирающим на него равнодушным глазам свою слабость, свой страх…
Как сквозь сон: подхватили под связанные руки, толкнули вперёд, на
золотую наковальню
грубо отёсанную деревянную колоду, захлестнули локти цепью.
— Начинайте, — с леденящим душу спокойствием бросил король. Возникла короткая суматоха; потом вперёд выступил бледный распорядитель и, обливаясь потом, пробормотал:
— Государь… Палач… Он был с войском…
— И что? — в голосе короля прорезалось раздражение.
— Он… погиб. Мы ещё не успели найти замену. Если ты позволишь…
…Он слышал — и не слышал. Неважно, это уже было неважно. Он знал — видел сейчас отчётливо, словно перед глазами разворачивался невидимый свиток: сейчас король взмахнёт взбешённо рукой, отстраняя полумёртвого от страха распорядителя, и повернётся к толпе, выбирая жертву, и…
— Ты! — король наобум ткнул пальцем в какого-то воина в первом ряду. — Бери топор.