Помрачнев, он с тяжким вздохом откинулся на спину. Завёл руки за голову, зашипел болезненно, с опозданием вспомнив о кровоточащих ссадинах, со злостью сложил руки на груди. Покосился на мрачно молчащих назгулов и закрыл глаза.
Ночь медленно стекала к западу, уступая место расплывающемуся по бархату небосклона тусклому утреннему полусвету — первому предвестнику ещё скрытого за краем мира солнца.
— Устал я… — тихо проговорил Карвин спустя несколько минут тягостного молчания. — Гадко так на душе, вы бы знали… Они мне верили, верили, как себе, за столько-то лет… А я их предал.
— Другого выхода не было? — тихо спросил Еретик после паузы.
— Я не нашёл. Наместник читает мысли так же легко, как книги. Кому ещё я мог довериться? Тварь колдовская, откуда он только взялся…
— Курумо — брат Повелителя, — невесело усмехнулся Денна. — Странно, что твои мысли он не слышит…
— Наверное, это брат постарался, — равнодушно пожал плечами Карвин.
Открыл глаза, бездумно разглядывая знакомый рисунок звёзд.
— Нет, — тихо прошелестел вдруг в тишине горький юный голос. Все четверо разом обернулись к лесу — туда, где на самой границей очерченного светом костра круга застыла тонкая фигура Короля-Звездочёта.
— Братец, что это ты?.. — встревоженно приподнялся с места Сайта: глаза самого юного из Девятки казались — бездонными провалами в наполненную мукой звёздную пустоту, и пьяным он казался: от горя, от боли — от своей, от чужой, отболевшей годы — столетия — эпохи назад боли. Еретик молча протянул руку, опуская тяжёлую ладонь на плечо Морехода, понуждая его нехотя опуститься обратно на траву. А Элвир, шатнувшись, невидяще шагнул вперёд. Остановился рядом с Карвином, запрокинул голову, с тоской глядя вверх, туда, где болезненным пульсом мерцала крупная бело-голубая звезда.
— Твой брат не умел так, — стылой позёмкой прошелестел его измученный голос, и вздрогнули невольно назгулы, слыша в тоскливых словах отзвук давнего, общего на всех, горя. — Это — твоё…
Недоумённо приподнялся на локте Карвин.
— Погоди, как это не…
— Я не знаю… Он не мог, не умел ещё — так… Этот дар твой: не знаю только, почему, откуда он у тебя, чья душа возродилась в тебе…
И вдруг, беспомощным горьким стоном:
— Почему я всегда опаздываю…
Карвин медленно, не отрывая взгляда от застывшего юного лица, поднялся на ноги. Положил руки на плечи Кольценосцу, заглянул встревоженно в глаза.
— Ох и глупец я… — сочувственно пробормотал он себе под нос. — Надо было сразу остальных твоих звать… Не надо, парень. Не надо, не думай так. Поздно стало уже давно, и ничего ты тут не мог бы сделать.
Помолчал.
— Ты… Ты видел, как… брата?
— Да, — без голоса выдохнул Элвир, не отводя беспомощного взгляда от лица гондорца.
Тот тяжко вздохнул.
— Что ж…
Поперхнулся, замолчал, не в силах найти нужных слов. Отпустил плечи назгула, отвернулся рывком и, резко нагнувшись, принялся рваными движениями застёгивать на плечах собственный плащ.
— Всё, хватит разлёживаться, времени впритык… — зло пробормотал он, стараясь не глядеть ни на кого. — Эй, Денна, ты обещал, помню, следы убрать: ну так убирай. Не было нас тут, и привала не было… И меня, свободного и с оружием, не было тем более.
Назгулы молча переглянулись. Миг — и вот уже все трое на ногах, и от зашипевшего костра остаются одни головешки, а несколько вздохов спустя и они исчезают, всасываются без следа в послушно раскрывшуюся землю. Еретик тихо, словно совершенно не мешали ему засыпавшие подлесок сучья, подвёл воеводе коня, молча кивнул друзьям на без понуканий приблизившихся крылатых скакунов. Взлетел, не касаясь стремян, в седло. Не прошло и минуты, а на опустевшей, выглядящей совершенно девственной, если не считать вытоптанной травы, поляне остался один только Денна.
…Раскрыв рот, Карвин наблюдал, как ханаттанайн, опустившись на одно колено, мягко прижал ладонь к земле, опустил веки, не то прислушиваясь к чему-то, не то мысленно разговаривая с кем-то, неслышимым для человека… С землёй — разговаривая. И та отвечала: распрямлялась свободно жёсткая трава, новым дёрном затягивалась свежая рана кострища, исчезали, таяли на глазах следы сапог в сухой пыли…
— Всё, — назгул выпрямился, утёр слегка дрогнувшей рукой взмокший лоб. — Мы не останавливались здесь.
Он устало взобрался на собственного коня, а оставленные им следы за его спиной медленно разглаживались, исчезали, оставляя — лишь чёткую цепочку отметин от конских копыт, тянущихся, без перерыва, от самой границы выжженных пустошей Кормаллена.