В ответ — слабый смешок да болезненная гримаса на бледном лице:
— Ходил тут… один сказитель. С чёрной лютней… странной, старой. О сильмариллах рассказывал… — и вдруг — острый взгляд из-под тяжело поднятых век, внимательный и тоскливый взгляд, — и о деревянном резном городе без стен.
Никто не ответил, только прерывисто вздохнул Элвир, крепче вцепляясь пальцами в ворот.
А ресницы умирающего воеводы уже снова дрогнули, опускаясь; видно было, каких трудов стоит ему не закрывать глаза, не уплывать окончательно в спасительное, предательское смертное забытье. Через силу шевельнулись бескровные губы.
— Не тяните уже…
Еретик тяжело кивнул. И нехотя, преодолевая себя, опустился рядом с умирающим на колени. Взглянул сочувственно в глаза:
— Так? Или?..
Карвин медленно перевёл взгляд на белого, самого уже кажущегося живым мертвецом Элвира. Улыбнулся — тряской, виноватой улыбкой.
— Помоги перевернуться…
— Не надо… — слабо не вскрикнул даже — простонал Король-Звездочёт. Опустил непонимающе глаза: безучастный ко всему Денна медленно протянул руку — сжал слабо его ладонь.
— Пусть… не мешай… — вздулся кровавый пузырь на губах. И самый юный из Девятки молча стиснул зубы, опуская бессильно голову.
Сайта вдвоём с Еретиком бережно, стараясь не причинять лишней боли, перевернули тихо застонавшего гондорца на живот. Лица уткнувшегося в землю воина видно теперь не было; и всем было понятно, что не спасёт никого лживая эта жалость. Беспомощная, смешная попытка скрыть ту боль, что скоро придёт, затмив собой всё, что казалось нестерпимым ещё минуту назад. Ни самого Карвина, закусившего губу и уткнувшегося лбом в измятую траву; ни четверых назгулов, что никогда уже не сумеют забыть о своей роли палачей.
…самого юного, самого уязвимого из них, Короля-Надежду, не умеющего проливать чужую кровь, не способного закрыться от чужой боли, не спасёт — ничто.
— Карвин, — тихо, тяжело проговорил Еретик, опуская ладонь на плечо человека. — Для меня было честью познакомиться с тобой…
Глубоко вздохнул, словно обычный человек перед прыжком в омут:
— Прощай.
И, не давая никому времени задуматься, ответить, остановить, с силой полоснул его ножом по горлу.
…Невозможно, невероятно — но гондорец сумел не вскрикнуть. Первый, краткий миг, пока ещё мог бы, пока ещё не рассекла холодная сталь гортани, он — смолчал. Замычал сквозь зубы глухо, сдавленно, выгнулся всем телом, почти сбрасывая с себя придавившего его коленом к земле Еретика.
Миг спустя чудо закончилось. Освобождённая кровь с бульканьем хлынула из раскрытой страшной раны, и тело судорожно забилось, заскребло ногами по прелой листве в бессознательной попытке уйти от боли. Ещё не беспамятство, уже не сознание: мучительная неустойчивая грань между смертью и бесполезной борьбой уже мёртвой плоти за жизнь.
С бессильным отчаянием стиснул Мореход плечи начавшего обморочно клониться Элвира; казалось, не гондорского воеводу — его убивают, медленно и жестоко, и в распахнутых слепо светлых глазах стыла чужая, оставленная владельцу, но не ставшая от этого меньшей для самого Кольценосца, боль.
Еретик, торопясь прервать мучительную агонию, стиснул зубы, нажал глубже, прорезая до конца, до костей, рванул круговым движением, спеша отворить самые крупные жилы, хоть так облегчить, сделать более краткими последние мгновения… Хрустнул под заточенным до бритвенной остроты лезвием позвоночник. Последний короткий спазм… Стиснутые в предсмертной муке пальцы медленно расслабились. Затихло слабое, уже не имеющее никакого отношения к сознанию, трепетание обезглавленного тела.
…Еретик медленно, сам словно в полубреду, опустил руку с ножом. Встал, шатаясь, пьяный от боли, принадлежащей не ему, трясущейся рукой провёл по лбу. Поперёк лица осталась алая полоса; он не заметил. Был он в крови весь, и промокшая чёрная одежда лаково блестела в розовом свете близкого утра.
Через силу повернувшись, нуменорец взглянул на бледного, переполненного какой-то мучительной, бессильной яростью Сайту. На неестественно спокойного Денну, горько кривящего губы.
Медленно опустил взгляд на младшего из Девятки, почти лежащего на руках Морехода.
— Как… он? — глухо спросил он то, что было очевидно и без слов: казалось, ни один из них не может сейчас молчать, не в силах остаться один на один с этим ужасом, этой болью, что больше бессильна была достать Карвина, но — всё ещё стояла за плечом каждого из четверых.
— Сам видишь… — безнадёжно откликнулся Сайта, осторожно придерживая широкой ладонью безвольно мотнувшуюся, полностью уже седую голову.