— Не нужно, — с трудом шевельнул губами тот, тяжело опуская веки — и белое его, без кровинки лицо чудовищно противоречило его же словам. — Мелочь… Выдержу.
Всё так же молча юноша дёрнул плечом и прикрыл глаза, прислушиваясь к чему-то неслышимому, неосязаемому. Повёл ладонью над раной, едва касаясь кончиками пальцев, и казалось — с руки течёт, впитываясь в тело раненого, едва заметное голубое сияние.
Тем временем остальные двое осторожно, словно боясь потревожить, подняли обезглавленное тело, уложили поперёк седла. Всхрапнул нервно, чуя совсем близко кровь хозяина, гнедой конь; нуменорец ласково погладил его по морде, тихо прошептал что-то, глядя в дикий лиловый глаз; вздохнул невесело; конь успокоился, только продолжал коситься дико на страшный свой груз.
Наклонившись, рыжий мореход нехотя поднял промокшую от крови сумку, хмуро приторочил её к седлу. Резко потянувшись прямо через спину коня, выдернул из рук друга короткий, тоже покрытый бурыми пятнами нож.
— Хватит уже, — с сочувствием проговорил он, глядя в спокойные серые глаза. — Не виноват ты не в чём.
Тот бесстрастно окинул его взглядом. Посоветовал ровно:
— Заткнись, Сайта.
И тот — удивительное дело — захлопнул рот, уже собираясь было что-то ещё сказать. Вздохнул тяжко. А нуменорец протянул руку, недвусмысленно требуя вернуть обратно нож. Моряк только головой покачал.
— Хватит с тебя, братец. Дай мне карту, будь добр.
За его спиной почти незаметно вздрогнул седой юноша, и тревожно бросил взгляд на друзей, призывая поторопиться, раненый ханаттанайн.
Нуменорец молча смотрел на соратника какое-то время. Потом без слов вынув из второй седельной сумки смятый лист пергамента, протянул ему.
И — отвернулся, пряча сухие, бесслёзные колодцы измученных глаз.
Названный Сайтой стиснул зубы — закаменели желваки на скулах, болью и яростью сверкнули глаза. Осторожно расправив пергамент на спине мертвеца, одним коротким ударом он погрузил нож по рукоять. Задержал ладонь на плече покойника, вздохнул тяжко.
— Прощай, Карвин, — одними губами проговорил он.
И, не глядя ни на кого, хлёстким шлепком отправил взвившегося скакуна в галоп.
…Совсем немало потребовалось времени, чтобы погрузить на коней, прочно привязав к сёдлам, воинов Гондора: ни один из них так и не проснулся ни от разговора, ни от бесцеремонного водворения на собственных коней, и ясно было, что сон их не совсем обычный. Раненый ханаттаннайн взобрался на крылатого коня сам — лишь побелел ещё сильнее, да опёрся тяжело на плечо встревоженного рыжебородого Сайты, с явным трудом удерживаясь в сознании. Молча, без единого слова взлетел в седло седой юноша; и страшным, неживым был его взгляд, которым смотрел он, казалось, прямо на выползающий из-за горизонта огненный шар — смотрел, не мигая, не видя ни солнца, ни окружающего его просыпающегося мира, и блестели лихорадочно, сухо бездонные колодцы немого отчаяния.
Последний из четверых, прежде чем подняться в седло, окинул ещё раз взглядом поляну. С тяжёлым вздохом задержался на трёх мёртвых телах, оставляемых — гондорским ли воинам, что оплачут своих героев? Лесным ли зверям на поживу? Отвернулся и, не оглядываясь больше, легко взлетел в седло. Собрал в левую руку поводья безучастно щиплющих траву трофейных коней…
…Миг — и на залитой кровью, истоптанной траве остались лишь три мёртвых тела да окровавленная, обломленная на две пяди выше наконечника стрела.
Арлиен прерывисто вздохнула, провела дрогнувшей ладонью по щеке сладко спящего младенца.
— Он мечтал о сыне… А я даже не успела ему сказать…
Элвир медленно закрыл глаза, понимая: ещё минуту — и не выдержит, не вытерпит этой муки, этой немой тоски, бьющихся в чёрных, почти эльфийских глазах.
— Как… — едва услышал свой срывающийся голос. — Как назвали сына?
Зная, предчувствуя уже ответ.
Вздрогнул, распахнул изумлённо глаза, не сразу осознав, что услышал:
— Альдиром…
— Что?..
Арлиен горько улыбнулась.
— Он всегда хотел назвать сына так… Именем брата, погибшего много лет назад. А родились — две девочки… Мне кажется, он был бы рад…
Вздрогнул, увидев глаза девочки: серые, родниковой чистоты глаза, упрямые и гордые, наполненные молчаливым горем и яростной, святой уверенностью в своей правоте. Глаза Альдира, глаза Карвина…
…Глаза воительницы, которую увидел когда-то гаснущим взглядом Аргора, за миг до того, как чужая боль разорвала горло, затопила сознание непроницаемой чернотой и безнадёжным, измученным: «Я подвёл тебя, Повелитель…»