Он не ответил. Не мог бы, даже если бы хотел. В памяти сонно трепыхнулось беспомощное: «не смотреть… в глаза не смотреть…» Умерло бессильно, осело на дно души гниющим трупом осознания: уже неважно. Ничто уже неважно.
Навсегда.
А безумный (эльф? Человек? Не-мёртвый морок Белого Города?) продолжал говорить, яростно, страстно, захлёбываясь словами, говорить, как мог бы — признаваться в любви:
— Ты снова будешь бессмертным, Тано, ты будешь всемогущим, ты уничтожишь всех, кто хоть когда-либо посмел поднять на тебя руку! А я… я буду с тобой, Тано, всегда с тобой. Это просто слабая человеческая плоть, она делает тебя безумным! Неужели для тебя смерть — лучше вечной жизни, вечного счастья? Неважно. Я спасу тебя. Не бойся, это не страшно, только немного боли — и ты вновь станешь собой. Эта плоть слаба, так слаба, но я знаю, что делать, как вернуть тебе могущество, это так просто — я покажу тебе… Просто перестань сопротивляться, зачем ты терзаешь себя!
Последние слова он выкрикнул — исступлённо, почти с отчаянием, и огромного труда стоило напомнить себе, что это — ложь, ложь до последнего звука, безумные посулы глупца, толкающего путника в костёр, чтобы согреть.
«Где же вы…» — с безнадёжной угасающей тоской не прошептал — подумал Князь. — «Где же вы, ведь обещали…» Знал — поздно. Свой бой у гостей из Мордора, своя беда. И не глупо ли было — надеяться, что Тьма поможет там, где бессильным оказался Свет?
Всё прочнее были липкие путы, всё гуще тлетворная ядовитая сладость в гаснущем сознании… Лихорадочно блестящие пустые глаза — совсем близко, и не было сил отстраниться, и надежда умерла, осыпалась хрупким песочным замком, и осталось только отчаяние: глухое, отупляющее…
Отчаяние — и боль.
…и та, что терзала разорванное горло, казалась ничем по сравнению с ядовитой клыкастой тварью, всё глубже вгрызающейся в сердце.
Не сразу понял, что случилось: словно толкнул в спину холодный ветер, и в бессильной злобе отшатнулся ласково разглядывающий свою жертву прекрасный паук, и дрогнула липкая сеть, словно живое существо, охваченное страхом.
…А миг спустя на плечо легла тонкая, обжигающая холодом ладонь. И морозной свежестью зимнего утра коснулось затылка тихое дыхание, расплетая — лишь на миг — липкие жадные сети вокруг тонущей в Пустоте души.
— Прости, — тихо, с горьким сочувствием шепнул в ухо незнакомый юный голос.
Шелест металла сзади скорее ощутил кожей, как змея тепло, нежели услышал. Увидел — страх и лютую, непримиримую ненависть в прозрачных пустых глазах…
Непереносимо холодный осколок льда вдвинулся сзади в сердце. Оборвал дыхание на судорожном, неожиданно громком в вязкой тишине стоне. Князь пошатнулся. Надеялся на это — и всё равно невольно дёрнулся, глотнул смешанного с кровью свежего, невозможно холодного воздуха, и захлебнулся, и обвис на ледяном клинке, не слыша — ощущая всем телом ломкий металлический хруст. С облегчением осознавая: успели. Исполнили, что обещали.
Стиснул зубы, ожидая новой, запаздывающей почему-то боли…
…которая так и не пришла. Расслабились вздрагивающие окровавленные пальцы. Тупое жжение в покалеченном горле ещё задержалось — на миг, не желая уступать — и угасло, утекло, словно кровь из горсти. Показалось — чужая осторожная ладонь отвела в сторону предсмертную муку, выдернула, как тупую иглу из воспалённой раны, оставив ему растекающийся по телу холод — и не более.
…с почти слышимым треском лопнула липкая сеть, и отшатнулся — назад, прочь, в бездумной панике посланник Города.
…на миг позже, чем он сам понял, что — свободен.
Оглушающая слабость рухнула на плечи подобно мягкой кошачьей лапе. Подломились бессильно колени. Неожиданно сильные ледяные руки подхватили, не дали упасть. Поддержали безвольно запрокидывающуюся назад голову. Взглянули — в самое сердце, в суть души — светлые, переполненные болью и безнадёжной тоской глаза.
Сквозь нарастающий шум в ушах Князь услышал яростный, полный бессильной ненависти вопль — и улыбнулся через силу этим глазам, безмолвно благодаря за последний дар милосердия, на который не смел уже надеяться.
Улыбнулся — и рухнул в темноту, ввысь, в перевернутую чашу ночного неба.
В Песнь.
…и вскрикнула, страдальчески и горько, странная чёрная лютня в тонких руках, и вплелся в рыдания струн тихий стон тростниковой свирели, и встали вокруг стены хрупкого замка — призрачные, мерцающие, словно сотканные из зыбкого звёздного света…