«С тех пор поселился в нём страх перед огнём, и никогда уже не мог он смотреть в пляшущие языки пламени без трепета, и, даже будучи застигнутый в пути зимним ненастьем, ложился как можно дальше от костра, предпочитая муки холода близости страшащей его стихии…»
По чёрной безжизненной равнине Изгарных полей шёл человек. Шёл тяжело, устало, не поднимая головы от выжженной земли. Впрочем, смотреть всё равно было не на что. Время от времени, словно пробуждаясь от сна или тяжких дум, он вздрагивал и нервно оглядывался по сторонам; но вокруг, на много лиг, было пусто и тихо. Только ветер шуршал редкой пожухлой травой, да доносился издалека глухой рокочущий гул.
Десять дней назад у него было пятеро спутников. Теперь осталось — только тупая боль в груди и ранняя серебряная прядь в чёрных спутанных волосах.
…А война шла за ним по пятам, война катилась, подобно неумолимому морскому прибою, и не было от этого прибоя ни спасения, ни защиты.
И какое-то тяжкое, древнее знание где-то глубоко внутри подсказывало: эта война будет иной. Возможно, страшнее и тяжелее, чем другие… Или просто — последней? Воины с белых кораблей не знали жалости к «тварям Врага». А сами «твари» не давали пощады никому, кто принадлежал к народам Верных. Харадримы, по крайней мере, иногда оставляли в живых детей; обосновавшиеся за Изгарными Горами недобитые восемьсот лет назад орки просто вырезали всех, кто нёс в себе хотя бы каплю человеческой или эльфийской крови. Впрочем, с гномами разговор у них тоже был короткий.
…Война шла по землям Гондора, и всё чаще — суеверным шепотом, испуганным вздохом звучало два слова: «Дагор Дагоррат». Смешно, право — «Последняя битва» — сейчас, на девятом веке Шестой эпохи? Человек, идущий по равнине, любил книги, и лучше многих помнил, как, на самом деле, звучало то пугающее пророчество.
…И ему было страшно: ведь он, возможно, единственный из живущих, знал, что — пророчество Владыки Судеб, действительно, может осуществиться. Не когда-нибудь, спустя тысячелетия — а совсем скоро. Возможно даже, завтра.
…Или через три дня — если ему никто не преградит путь к развалинам Барад-Дура.
К развалинам, где до сих пор, как пугливым шёпотом передавали Стражи границы, ютились тени былого.
…И порой невыносимо хотелось, чтобы — преградили. И будет короткий бой (а быть может, не будет и боя?.. Малочисленные отряды орков предпочитаю стрелять в спину…). Будет боль — короткая, если повезёт, или — долгая и выматывающая. А потом — только темнота и покой. И свобода от того, что, чувствовал он с обречённой усталостью, было его предназначением. От снов и сомнений.
…Пусть остановят! Пусть решат за него!
…Потому что иначе он будет решать сам. И он сам не знал, какой из возможных выборов страшит его больше.
…Возможно, потому, что всё ещё не знал до конца, какой, единственный из двух, путей будет — настоящим — предательством?..
Человек шёл по чёрной, покрытой тысячелетним пеплом равнине. Даже все усилия осгилиатцев не смогли вернуть жизнь этому краю, выжженному когда-то буйством подземного огня. Человек не оглядывался назад. Он ни от кого не таился — просто шёл, вспоминая сказания о Войне Кольца, и невесёлая, саркастичная улыбка кривила его губы.
Человек не прятал следов своих привалов. Зачем? Он уже не надеялся выжить.
…И боялся лишь одного: что в последний момент не хватит мужества сделать верный шаг.
…Он не помнил, когда впервые пришли эти сны — когда горько-тревожные, когда — спокойные, пронизанные светлой, болезненно-острой нежностью и тихой, неизбывной печалью. С детства он видел то, о чём слышал только в легендах: дивные белые корабли, величественные столпы, сияющие жемчужным, не порождающим теней светом, хрупкие башни хрустального города, словно сошедшего со страниц самой прекрасной сказки. Правда, было и иное: пепел сожжённого дотла деревянного, хрупкого, как игрушка, селения — солнечного, янтарного, медово-золотого; алая кровь на ослепительно-белой, словно алмазной, земле; мёртвая, выжженная, залитая чёрной лавой равнина, покрытая густым слоем тяжелого, жирного пепла.
Сперва он не обращал на свои видения внимания: должно быть, думалось ему, всем снится что-то подобное. Потом, повзрослев, с циничным любопытством подростка стал ждать новых ночных «сказок».