И вдруг, запнувшись, тихо и невесело:
— Да и то — не каждого можно спасти… Лишь того, кто в силах простить себя — сам.
И вновь — никто из Восьмерых не ответил, без разъяснений чувствуя: не только лишь о Войне Кольца говорил тот, кто был когда-то — сердцем Твердыни Севера.
А тихие, словно — и не для них, слова лились в тишину, и молчали хранители, чувствуя: не с ними — с собой говорит Мелькор. С собой спорит, себя пытается убедить…
— Герои… Победители Врага… — горький смешок: над ними, победившими, смеётся? Над собой? — Безумцы, поджигающие собственный дом в попытке согреться. И вновь — лишь кровью можно было выкупить у Замысла жизнь Арты… Ученик мой…
Помнил ли он об их присутствии? Хранители застыли, не смея шевельнуться: такая тоска, такая мука звучала в едва слышном голосе. Так не говорят с другими: лишь наедине с собой. Вспомнит о них — сможет ли простить себе слабость?
Медленно падали в пустоту мгновения, и дрожали тонко звенящие в темноте нити лунных струн, и стоял, сгорбившись, у смертного ложа Короля тридцатилетний старик, видевший рождение мира. И золотистые волосы казались в призрачном зыбком свете — седыми.
И молчали, не смея разорвать мучительное очарование миража, Хранители Арты.
Наконец, Мелькор поднял голову. Выпрямился, словно стряхивая с себя наваждение. Повернулся к назгулам — через плечо, не отнимая руки от холодного запястья Аргора. Глаза — горькое сияние дальних звёзд, и во взгляде медленно, неохотно тает призрачный туман памяти. Невесело улыбнулся.
— Не кори себя, Эрион-Целитель. Ты не мог вылечить эту рану… Никто из вас не мог, хотя каждый из вас принял долг служения по доброй воле и во имя любви. Нет бессмертным доступа к этой магии. Бессмертным — и тем, кто отрёкся от Дара ради права хранить…
Эрион, вскинувшись, шагнул вперёд; словно гончая, вдруг почуявшая над землёй давно простывший след.
— Никто из нас? Правильно ли я понял, что возможность, эммм… спасти нашего друга и предводителя, всё-таки есть?
Мелькор устало улыбнулся и кивнул. Помрачнел.
— Тот, кого люди Запада называли королём Элессаром, возможно, сумел бы это сделать… Если бы, конечно, мог хотя бы на миг сойти с ума настолько, чтобы захотеть лечить врага. Из тех, кто живёт сейчас… Не знаю, есть ли среди людей — или эльдар — хоть кто-то, кто ещё не утратил этого дара. Впрочем… способ есть всегда. И если нельзя исцелить…
Голос его, и без того негромкий, угас, превратился в едва слышный шёпот. Не договорив, он опустил голову, медленно провёл ладонью над лицом мёртвого — спящего?
Элвир вдруг шагнул вперед. Светлые глаза вспыхнули решимостью.
— Уч… Странник! Я, кажется, понял, о чём ты говоришь… Я готов. Верю, Арта простит… А даже если нет — пусть так! От меня не много пользы, а наш брат для мира куда важнее, чем я.
Мелькор обернулся — рывком, так, что чёрными крыльями взметнулся за спиной истрёпанный плащ. На лице — изумление пополам с горьким пониманием, глаза — яростный огонь.
Король-Надежда вскинул голову, бестрепетно встретив обжигающий взгляд; и замершим хранителям казалось, что глаза двоих, стоящих друг против друга — смертного и бессмертного, бывшего бога и бывшего человека — горят одним огнём. Огнём звезды, сияющей над развалинами Чёрной Цитадели.
— Миру нужен «король-надежда», — тихо, твёрдо произнёс ученик Гортхауэра, — и он у него будет, так или иначе. Прости мне эту дерзость: я прошу тебя, бывшего Сердцем мира, стать — одним из многих. Ты всегда хранил Арту. Согласишься ли теперь хранить её снова — вместо меня?
— Элвир, что ты… — в ужасе простонал Денна; свистящий шёпот рухнул на холодные камни, как ледяная пыль. А Моро — Моро вдруг отвернулся, рывком, и боль пополам с виной — горькое вино Понимания — исказили его лицо.
Остальные — словно онемели, лишь во взглядах каждого — одинаковое потрясение и… стыд?
Элвир резко повернулся к друзьям, с какой-то исступлённой, яростной убеждённостью пробежал взглядом по родным лицам, словно мучительно пытаясь запомнить — навсегда. В глазах металась боль, но голос остался всё таким же твёрдым.
— Молчите! Вы знаете, что я прав. Лишь я могу — имею право — уйти! Меня — единственного — можно заметить; и я не прошу вас простить мне предательство — всё равно, сам не прощу. Круг Девяти будет замкнут. И не смейте жалеть! Даже если я навечно буду проклят — невеликая цена за жизнь целого мира.