Глаза его пылали яростным огнём решимости, и столь велика была уверенность его в своей правоте, что никто из семерых не посмел возразить. Лишь в глазах каждого общей — своей — одинаковой болью плескалось понимание. Элвир виновато опустил голову: тяжело предавать свой долг; и кто скажет, не тяжелее ли — друзей, которые, знал он, никогда не смогут простить — себя. За то, что он успел первым. За то, что он был прав. За то, что лишь одному из них — Помнящему, Королю-Надежде, воину, не способному пролить чужую кровь — была замена.
…На молчащего, словно в оцепенении, Странника он не смотрел.
Мгновения ртутной тяжестью падали в тишину. Казалось, прошла вечность, прежде чем Мелькор, наконец, шевельнулся. Медленно провёл ладонью по глазам, словно пытаясь стереть с лица липкую паутину бреда. Тяжко вздохнул. Покачал головой… И вдруг, порывисто протянув руку, накрыл узкой ладонью дрогнувшую ладонь Элвира, останавливая — опережая — уже почти свершённое. Потеплели горящие гневом глаза, улыбка, коснувшаяся губ, была — неожиданно — на удивление светлой. Только печальной, такой печальной…
— Нет, мальчик… Не нужно. Я не приму такой жертвы. И — ты не прав. Арта избрала тебя, ты — её хранитель. И необходим ей не меньше, чем каждый из вас. Я не смогу заменить тебя. Ты прав, когда-то я был — Сердцем… Но моё время прошло. Пришла пора вам — хранить Её. Это к лучшему, поверь мне. Вы все — плоть от её плоти, лишь вы имеете право решать, какой ей быть. Мне не место среди вас…
Он оглянулся на погребальное ложе.
— Но я смогу, всё-таки, сделать хоть что-то для вас и для Арты.
Улыбнулся — себе? Безнадёжно смотрящему на него Элвиру? Проговорил тихо, устало, словно и — не для него:
— Всё равно мой путь, вновь — за грань… Так не лучше ли — во имя жизни, чем от случайной стрелы?
Помедлив, повернулся вновь к Хранителям, с сочувствием и грустью встречая потерянный взгляд Элвира — и тот вдруг, судорожно вздохнув, уронил голову, без сил опуская плечи.
— Но ты… Почему ты — ты — вновь должен платить за всех нас?!. — отчаянно прошептал он.
— За вас?.. — непонимающе переспросил Мелькор. Нахмурился. Потом улыбнулся вдруг — беспомощно, светло, открыто. — Разве это — беда? Великий дар — иметь возможность защитить тех, кого любишь… Может быть, хоть сейчас… Я устал терять. Выбор делал — я, а платили за меня другие. И Ортхэннер… Не знаю, сможет ли он простить меня — хоть когда-нибудь… — он решительно тряхнул головой, — нет, Элвир, странник звезды — прости, но я не уступлю тебе этого права.
— Не ты, — вдруг резко произнёс Еретик. И Элвир, не успевший ответить, удивлённо оглянулся на соратника, непонимающе глядя на окаменевшее, яростное лицо Девятого. — Выбор делал — не ты. Мы все выбирали сами. Ты — ты сам — дал нам такое право, ты, творец людей! Так какого… — Еретик перевёл дыхание, проглотив какое-то ругательство, — ты смеешь винить себя за наш — наш! — выбор? Раз уж подарил нам, смертным, свободу, так признай, в конце концов, наше право на неё!
Нуменорец окинул бешеным взглядом застывших друзей, Странника, смотрящего на него широко открытыми, изумлёнными, потрясёнными глазами. Вздохнул глубоко, вновь надевая маску спокойствия и равнодушия. И закончил — тихо, жёстко:
— Не смей унижать нас своим чувством вины.
Мелькор медленно закрыл глаза. Лицо его дрогнуло, словно в спазме, на миг мучительно искривились тонкие губы. Тяжелое, потрясенное молчание повисло в зале. Хранители, оглушённые неожиданной вспышкой Еретика, молчали, молчал и Мелькор: упрёк, горький и справедливый, жёг хуже огня.
Наконец, он тяжело опустил голову; длинные волосы упали на лицо, и показалось вдруг — ему больно смотреть на них.
Тихий, едва слышный шелест пролетел по залу — ветер ли, голос, вздрагивающий от безнадёжности и неизбывной вины? Всего одно слово, и не понять, было оно — или померещилось:
— Справедливо…
А потом — рывком поднял голову и, невесело улыбнувшись уголком губ, повернулся, делая шаг к ложу мёртвого — спящего? — Короля-Чародея.
— Не говорю — прощайте. Я вернусь — теперь знаю точно, — оглянулся через плечо, — не приписывайте мне героизма, прошу! Хоть вы не поддавайтесь этому лживому безумию. Я ухожу, потому что лишь так смогу, быть может, спасти своего Ученика — вашего Учителя, Гортхауэра. И без вашей помощи — всех девятерых — я буду бессилен.
И — тишина, звонкая, неверящая тишина в зале, и тонкая рука Короля-Надежды вдруг крепко вцепляется в локоть Странника.