Человек вскинул на него глаза. Дрогнуло, словно он скрываемой боли, тонкое лицо. Дёрнулись губы — вопрос, почти заданный, слишком мучительный, чтобы остаться непроизнесённым, слишком страшный, чтобы прозвучать…
Слова умерли на губах. Не оглядываясь ни на кого, тот, кто когда-то был Мелькором, молча двинулся вслед за вновь погрузившимся в свои мысли Ирмо.
Ортхэннэр в темнице
…почти не осознаёт.
Осознаёт — временами, выныривая из глубокого полусна — дара Той, кто…
…с некоторых пор он не может называть её по имени. С того момента, когда её дар, её суть раскрылся перед его глазами.
…Той, кто отпустил на свободу Сердце Мира.
«Тебя я не смогу отпустить на Пути людей…»
Он и не просил. Последнего дара — невероятного, невозможного, поистине бесценного — дара, что вручила она ему, раскрыв на миг туман прошлого — было достаточно.
Последнего дара — и этого тяжёлого, зыбкого, спокойного полусна, последней горькой милости. Боль была — далеко, почти за гранью сознания. Здесь, с ним, была только тишина, темнота…
…и память.
…Лишь иногда тихое забытье прерывается, бросает его обратно в лапы жадной пирующей твари, в мир, состоящий из боли, тошнотворной слабости и невыносимого, гасящего разум омерзения. Иногда — когда распадается высосанное до последней капли жизни Хроа, и неспокойный дух на миг сбрасывает оковы, заново осознавая себя. Краткий миг почти-свободы — пока вплавленное в самую суть их общей темницы Слово Образа не обрушивается на едва живой лепесток пламени, облекая заново плотью: измученной, израненной, не способной даже за бесконечность смертей избавиться от памяти о ранах, каждая из которых — горькое разочарование и тягостная вина.
…С некоторых пор сон прерывается всё чаще.
Дагор дагорат
…— Брат! Что ты делаешь? — в голосе окликнувшего звучит изумление и ужас. — Ты, должно быть, лишился разума!
Маэдрос только тряхнул огненной гривой, и ничего не ответил.
— Опомнись, брат! — ещё два голоса, одинаковые, как две звенящих чистых ноты. — Он — зло!
Нельофинве всё-таки замедлил шаг. Обернулся через плечо — с горечью и болью. Хлестнул, как бичом, усталый голос:
— А кто тогда мы, Младший? Убийцы, клятвопреступники…
И — мёртвая тишина в ответ. Холодной позёмкой — болезненный озноб по рядам. Опускают глаза, отворачиваются. Как — возразить? Молчат — убийцы, не в силах оправдаться. Молчат те, кто пали от их рук: не найдётся сейчас среди перворождённых того, кому достанет мужества упрекнуть, нанести ещё один удар в незажившую рану.
И лишь один находит в себе силы, чтобы возвысить голос над страшным молчанием:
— Нельо, прошу, одумайся! Вспомни, из-за кого ты потерял руку!
Лишь теперь ровный шаг Нельофинве, наконец, сбивается. Вздрагивают плечи. Молчат в недоумении воины Гортхауэра: рады бы сказать, что на лице огненноволосого эльфа появляется страх — но нет. И гнев — яростный, исступлённый — на белом, процвётшим злым румянцем лице, кажется лишь незначительной деталью, оправой для иного, мучительно-острого чувства.
— Я — помню, — тяжёлые слова глухим звоном падают в тишину. И, спустя мучительно-бесконечную паузу, едва слышно, так, что не каждому понять — было ли, померещилось ли — слетает следом тихое: — Именно поэтому я — с ним…
И — печаль и понимание на лице Врага:
— Значит, ты всё-таки простил?..
А в зелёных глазах плещется обжигающая ярость, и ненависть спорит с разъедающим душу стыдом.
— Нет! Не простил, но исправить, что могу — постараюсь.
И услышавшим этот странный разговор вдруг кажется: оба говорят о своём, и каждый — об одном и том же.
Мелькор, Ортхэннэр, возвращение
Ему — знает он — отпущено даже меньше, чем большинству смертных. Сколько сможет выдерживать его тело напор Силы, неподвластной Воплощённым? Десять лет? Пять?
…Он задаёт вопрос сам себе, не ожидая ответа — но в тот же миг чувствует — видит — его. Меньше. Намного меньше. Возможно, год. Возможно… Нет, об этом думать нельзя. Он успеет. Должен успеть.
Обязан.
Мелькор, Ортхэннэр, спасение из ловушки, «ломай аир» (???)
— Нет, Элвир, — резко проговорил Мелькор, останавливая шагнувшего вперёд Короля-Надежду. — Нет, ты останешься здесь. За Ортхэннэром пойду я.
…— Элвир, — тихо проговорил Мелькор, глядя в переполненные мукой глаза цвета сон-травы. — Он мой Ученик. Это мой долг — спасать его.