Губы Элвира беспомощно дрогнули, и Мелькор, на секунду опустив веки, словно в попытке сдержать боль, повторил едва слышно:
— Это — моё право, Элвир…
И Звездочёт, до крови закусив губу, резко кивнул, отворачиваясь.
Молчали, не решаясь вмешаться с горький разговор, стоящие вокруг Кольценосцы, и стонал ветер за окном, словно тоже оплакивая хозяина этих рухнувших стен, отдавшего всё во имя любви и долга.
Мелькор, помолчав, заговорил уже громче, спокойнее. Только спокойствие его было — спокойствием идущего в последний безнадёжный бой воина. И переглянулись тревожно Денна с Магом, слишком хорошо узнавая эти обречённые нотки. Переглянулись… И промолчали. Не время было теперь для споров.
…и будет ли когда-нибудь оно ещё — это время?..
— Ты будешь Стражем, Элвир, — говорил между тем бывший Вала, и без возражений, стиснув в нервном ознобе кулаки, слушал его странник из земли, не знающей войн. — Путеводной нитью, что укажет путь назад нам с Ортхэннэром…
…— Мы вернёмся, — тихо, твёрдо повторил Мелькор, переводя взгляд с одного застывшего Хранителя на другого. — Мы… или, по крайней мере — он.
— Нет! — испуганно вскинулся Элвир, запоздало осознав, что могут означать эти слова вкупе со спокойным, решительным тоном. Переглянулись тревожно, шагнули было к Мелькору Маг с Эрионом…
И все — не успели.
Бывший Вала глубоко вздохнул, словно перед прыжком в омут, решительно опустил ладонь на лоб своего Ученика…
И, коротко вздрогнув всем телом, беззвучно повалился на ложе.
…Сайта непроизвольно коснулся рукояти меча, и Маг, от чьего взгляда не укрылся этот жест, искоса бросил на него хмурый взгляд:
— А ты уверен, что, погибнув, он снова возродится, а не останется навечно заперт в сознании Учителя, без возможности вернуться?
Рука пирата отдёрнулась от клинка, словно тот обжёг его.
— Типун тебе на язык, братец! — испуганно сплюнул он. — Ты что, думаешь, это возможно?
Кольценосцы, застывшие за спиной сгорбившегося над погружёнными в сон телами Элвира, переглянулись. Страшное подозрение было слишком очевидным, чтобы не прийти в голову каждому — но до сих пор никто, словно боясь сказанным словом притянуть злую судьбу, не решался озвучить его вслух.
Кроме Ушедшего Короля земли Ана.
— Я не знаю, — с досадой отозвался тот, вновь отвернувшись и вперив невидящий взгляд в безучастное ко всему лицо Саурона. — Вполне возможно. Ты слышал, что говорил Мелькор. В любом случае, рисковать я не намерен.
— Мы все не намерены, — неожиданно спокойно проговорил Аргор, и побратимы синхронно обернулись к нему.
— Мы не будем рисковать жизнями Повелителя и Мелькора, пока есть шанс решить проблему своими силами, — повторил он, окидывая друзей тяжёлым взглядом. — И, даже если придётся воспользоваться твоим, Сайта, вариантом, мы сделаем это лишь тогда, когда будем уверены, что это принесёт пользу.
…А Элвир обвёл побратимов совершенно больным взглядом — и закончил и почти неслышно:
— Мелькор и так уже сделал больше, чем должен был… Вернул Учителя. Теперь наша очередь спасти их обоих…
…— Я прошу тебя, тъирни — ломай аир!
Молчание. Долгое, тяжелое. Стылое, как пепел под дождём. Наконец — глухо:
— Это — приказ?
Мелькор вздрагивает, как от удара. Вскидывает голову — навстречу мёртвым, выцветшим глазам, и мечется в груди смертельно раненая когтистая птица. Вздрагивает рука — дотянуться, обнять, поддержать… или — удержаться самому? И — бессильно падает вниз. Нельзя. Потерял право. Солльх. Как посметь — после того, через что по его вине, по его приказу прошёл его ученик — как посметь просить о доверии?
— Нет… — и сам едва слышит свой безжизненный голос.
Пепел, пепел, пепел — забивает горло, и так трудно говорить. — Но я… прошу. Я умоляю тебя, тъирни — этот проклятый круг нужно разорвать! Ломай аир, прошу. Хотя бы сейчас — пока ещё не поздно!
Поздно, поздно, давно уже поздно — всё выгорело, вымерзло… тъирни, ученик мой, сын мой… поздно — для меня, но неужели — и для тебя тоже?!
Тишина висит мёртвыми цепями, и кажется — нет больше воздуха, и вымерз весь мир…
Наконец, Гортхауэр делает какое-то движение. Шаг. Ближе? Прочь? Но нет больше сил поднять глаза. Нет права просить о доверии — давно уже нет, и плачет, плачет, плачет тростниковая свирель. Не вернуть…
— Если это… не приказ, — глухо, словно через силу, и слышать это — от него, порывистого, яростного, дерзкого — невыносимо, и гнёт плечи осознание вины; безнадёжнее, чем вечность, тяжелее, чем металл Ангайнор. — Если не приказ, то я — отказываюсь.