«Ты помнишь?» — молча спросил он, — «Ты ведь помнишь, как это было, как твой сын сражался здесь — за тебя?»
Впервые он обратился к Арте — так: как к женщине, как к матери. И не казалось это странным.
Отступив от зачарованного круга, он опустил неподвижное тело мага на землю и, преклонив колено, осторожно принялся снимать, а где и срезать, успевшую задубеть от крови одежду. Умирающий не сопротивлялся, но и не помогал, и лишь слабо вздрагивавшие густые ресницы показывали, что он не совсем ещё погрузился в забытье.
…А раны выглядели страшно. Глубокие, неровные, они медленно сочились кровью, словно не полгода назад — вчера были нанесены. Так и не сошедшиеся края выглядели рваными; казалось — неведомый зверь, не меч, оставил эти отметины.
…Медленно Аргор поднялся на ноги. Король земли Ана лежал на снегу — отлитая из белого мрамора и мрачного кровавика статуя… и жизни в искалеченном теле — не больше, чем в сломанной статуе. Аргор чувствовал: времени почти не осталось.
На миг он заколебался. Казалось — отвернись лишь на миг, и оборвётся прерывистое слабое дыхание, и сердце, выскользнув из бессильных поддержать пальцев, замрёт навсегда…
Знал — удержит. Время Кхамула почти истекло; почти — но всё же ещё не до последней капли. Он успеет. Должен успеть.
Король чародей знал, что — и как — должен сделать. Хватит ли сил? Времени — хватит ли?
Не колеблясь больше, он решительно шагнул в отмеченный покосившимися колышками круг. Шагнул, невольно задерживая дыхания, хотя и зная, чувствуя — граница закрыта.
Шагнул, как шагали когда-то, в неизвестность, как в пропасть, его предки, первыми высаживающимися на указанной Звездой суше.
И ничего не изменилось. Только ночной ветер взметнул тяжёлый плащ, хлестнул по тонкому омеловому прутику. Здесь больше не было Пустоты — лишь память, лишь запёкшаяся на камнях кровь и скорбь, неизбывным, тихим напевом струящаяся от колючих звёзд. И ненужными вдруг показались загодя заготовленные амулеты, и сухой позёмкой осыпались так и не произнесённые слова заклинаний. Сегодня, всего одну ночь, это больше не имело значения.
…Словно очнувшись, он принялся было отгребать слежавшийся снег. А миг спустя каким-то глубинным, нерассудочным чувством, понял: не нужно. Хотел постелить на землю свой плащ — рука остановилась на полпути. Казалось, кто-то несоизмеримо огромный склонился над ним, подсказывая, направляя.
Медленно, словно во сне, Аргор выпрямился и, отбросив в снег ненужные больше зачарованный камни, шагнул прочь из круга. Туда, где слабо, едва заметно трепетало туманное облачко дыхания над белыми губами умирающего короля.
…Времени — почти не осталось.
Отбросив в сторону пропитанные кровью тряпки, Аргор вновь поднял израненное, почти невесомое тело на руки и, помедлив миг, шагнул туда, где некогда смертный мир соприкоснулся с не-жизнью.
— Помоги ему… — тихо попросил Аргор, бережно укладывая безучастного ко всему мага прямо на снег. Попросил — и сам не понял, к кому обращается: к Гортхауэру? К самой Арте?
…От первого прикосновения к ране — страшной, глубокой, наискось пересекающей обнажившиеся рёбра — Кхамул вздрогнул, вздохнул резко, судорожно. Не застонал — только челюсти на полупрозрачном лице сомкнулись плотнее. А Аргора, словно иглой, прошило уколом чужой боли: казалось, приложили к груди раскалённый над костром нож, только не жаром — холодом обжигал этот клинок.
«Прости, друг. Я поздно пришёл. Но что смогу — сделаю.»
И пела в темноте невидимая призрачная свирель, и мягкими крыльями обнимала двоих путников звёздная ночь, и текла — от сердца к сердцу, из живого тела в почти уже мёртвое — искрящаяся пульсирующая сила. И медленно, неохотно затягивались под осторожными пальцами неисцелимые раны.
…А ему казалось — он опаздывает, страшно, безнадёжно опаздывает. Словно бежит по заметённому следу, зовёт в темноту; но лишь холодный ветер — ответом — в лицо. Всё слабее вздрагивало израненное тело под его руками, и, чувствовал он: то не боль слабеет — сам умирающий уходит всё дальше и дальше. Вернётся ли? Как остановить, как докричаться? Под лежащей на груди ладонью — слабые, еле слышные толчки. И всё слабее теплилась надежда в сердце короля-чародея. Можно исцелить плоть; но что делать с душой, отдавшей все силы ради долга, непосильного для смертного человека?
«Почему, Повелитель?» — мысленный — не зов — горький безмолвный вопрос в темноту. — «Я мог вылечить его. Или — хотя бы — облегчить его уход. Почему лишь сейчас ты позволил мне прийти на помощь? И не поздно ли — теперь? Он умирал полгода. Полгода прощался с жизнью и терял надежду на спасение. Сумеет ли он вернуться из-за грани — теперь? Захочет ли он возвращаться в мир, в котором для него давно уже не осталось ничего, кроме боли?»