Он чувствовал, как утекает сквозь пальцы чужая жизнь, и — не мог её удержать. Сила земли, сила звезд, сила его собственной души — всё это вливалось в неподвижное тело… И просачивалось, как вода сквозь песок, уходило, не задерживаясь, в землю.
«Или — так и должно быть? Я знаю, каждому из нас придётся шагнуть за порог и вернуться обратно. Но мне страшно за него, Повелитель. Я помню, как это было со мной: ярость, гнев, страх за тех, кто стал дорог, неоплаченный долг, неискупленная вина… Война, которую я должен был закончить. Но есть ли что-то неоконченное, кроме самой жизни, у этого мальчишки? Найдёт ли он, ради чего возвращаться? У него было полгода, чтобы примириться с мыслями о смерти, и кольцо его — оплавленный, запёкшийся на пальце кусок металла, рваная рана уничтоженного камня Силы. Сможет ли он найти дорогу назад?»
Ночь молчала, тихо плакала звёздным серебром. И молчала Связь, незримой цепью связывающая бывшего нуменорского военачальника и владыку Мордора. И уходили, как вода из пробитого кувшина, последние капли жизни из тела короля Ана.
И все медленнее, неохотнее билось сердце под лежащей на исхудавшей груди рукой.
Пустота. Серая влажная хмарь. Нет пространства, нет верха и низа.
«Я не могу уничтожить эту Тварь», — тихо шепнул в его сознании голос Саурона, — «Не могу исцелить тебя. Но сегодня — особый день. Сегодня мы сильнее…»
Элвир
Юный странник давно уже забылся беспокойным сном, а он всё сидел, не в силах отнять руку от его лба. В лунном свете лицо Элвира казалось почти прозрачным, тонким и хрупким, как первый осенний лёд. И ещё более хрупким, ещё более уязвимым было сердце, бестрепетно опущенное в дрогнувшие от непосильной тяжести ладони. Бесценный хрустальный светильник, невесомый лепесток цветущей вишни: кажется, что не составит труда удержать, но стоит сжаться неосторожно пальцам — и вот ничего уже не осталось от беззащитного лепестка недолговечной надежды: астэл-эме алва айлэме-лээ… Как — не сломать, как уберечь от неумолимого дыхания Замысла, что с каждым годом всё тяжелее давит холодом мёртвого золота?
Как — сказать, что солгал, солгал, не посмев ответить правду, не посмев задуть этот болезненно-хрупкий, беззащитный лепесток пламени?..
«Ты не уйдёшь, Учитель?..»
Как — сказать?
«Я уйду», — мысленно ответил он — Элвиру? Себе? Горько усмехнулся, не отрывая взгляда от Элвира и против воли отмечая, как медленно расслабляется напряжённое, скованное маской страдания и отчаяния, лицо. Ответил — и стиснул зубы, смиряя дёрнувшееся в груди тупое лезвие. Что он натворил? Как посмел принять эту клятву, почему позволил юному Страннику связать себя оковами, которые не в силах будет разорвать даже сама судьба?
«Я уйду, мой Ученик», — мысли горчили на губах стылым пеплом, и не было сил отвернуться, не смотреть на беззащитное лицо юноши, доверчиво спящего рядом с ним. Не видеть, как оно застынет в горе и отчаянии, как хрупкое пламя надежды обернётся мертвым пеплом тоски. — «Прости меня, Элвир, мой бедный Ученик, Странник из земли, где не знают о судьбе Тано. Я уйду — однажды, когда придёт срок. Когда настанет мой черёд платить собой за отсрочку, кровью вырванную у безжалостного Замысла. Я уйду — и как мне уберечь тебя от той судьбы, что выпала мне? Неужели, воистину, нельзя разорвать этот круг, чтобы в нужный час было, кому стать лицом к лицу с Предопределением, встать — и вырвать ещё год, век или тысячелетие у мёртвого света не-жизни?»
Медленно плыла за высоким окном ночь, струилась невесомым серебром сквозь вечность, и тихим, глубоким было дыхание юноши, и сон его казался лёгким, безмятежным: чудовищное осознание, и боль, и горе чужой — своей? — общей потери, казалось, отступили. Возможно, ненадолго, возможно, лишь на эту ночь… Элвир спал, и холод лежащей на его лбу ладони отгонял прочь тени, что толпились, жадно ожидая своего часа, у изголовья. Возможно, уже завтра принятая ноша покажется ему непосильной, а боль внезапного — невыносимо острого теперь — знания затмит упрямую решимость, что толкнула его шагнуть вперёд, поднимая раскрытые ладони в клятве ученичества. Возможно… Всё возможно. Но это будет завтра. А сейчас Странник спал, и молча, неподвижно застыла над ним высокая неподвижная фигура с сияющим камнем в чёрных волосах, и в светлых глазах, казалось, стыл горький холод межзвёздных пределов.