— Можно сказать и так…
Он вновь перевёл взгляд на равнину, туда, где даже зоркие глаза Чёрного Майа уже не могли разглядеть удаляющуюся хрупкую фигуру. Вздохнул. Нахмурился, словно не уверенный, стоит ли говорить, доверять чужим ушам горькую и тягостную тайну — и тяжело, неохотно заговорил.
— Когда-то один из его предков был исцелен Мелькором, — медленно, словно с трудом возвращаясь из глубин памяти в настоящее, произнёс Ортхэннер, — обычный человек… не воин — да и не было в его земле никогда воинов. Рыбак, разбившийся о скалы. Кому он мог помешать? Но когда…
Он умолк, тяжело прикрыв глаза. Продолжил после паузы — глухо, через силу:
— Им мало было пленить — его. Не просто казнь — урок всем живущим: вот что будет, если водиться с Врагом всего живого… Через несколько лет после падения Твердыни те, кто выжил, внезапно стали погибать. Несчастные случаи, болезни, с которыми не могли справиться лучшие лекари, просто — нежелание жить… Тогда-то кое-где вновь заговорили о «Морготовой порче»…
Кхамул вздрогнул — такой болью и непримиримой ненавистью плеснуло от этих слов. Он смотрел вниз, на равнину; и сейчас был рад, что не видит глаз Черного Майа. А Ортхэннер продолжал говорить — устало, с глухой, пропитанной болью тоской.
— Люди, Маг. Обычные люди. Многие никогда не брали в руки оружие: летописцы, кузнецы, лекари… Не болезнь — проклятие. Воистину, порча. Насланная «благими Валар» за то, что были рядом с Мелькором. За то, что унесли с собой отсвет его любви. Несколько столетий я искал ответ, пытался развязать этот проклятый узел. Бесполезно. Мор стих сам, спустя несколько десятилетий: когда умерли те, кто жил в Твердыне. Я надеялся, что болезнь не наследуется… Но спустя полсотни лет всё началось сначала. И ещё через двадцать. И через сотню… Не в каждом роду — лишь среди потомков тех, в ком огонь пылал слишком ярко, кто не желал забывать, кто всё ещё продолжал ждать — вопреки всему… Лишь в тех, кто и сам горел ярко, как падающая звезда — сжигая себя в стремлении осветить путь другим. И они сгорали, сгорали в муках, а я ничем не мог им помочь…
Он осёкся, словно задохнувшись холодным ночным воздухом. Помолчал. Маг стоял, не смея шевельнуться, не смея разорвать эту горькую исповедь. А Ортхэннер медленно, незряче сжал правую руку в кулак. Опустил взгляд, словно тонкий золотой ободок на пальце вдруг обжёг, выдернул из воспоминаний. Усмехнулся невесело, зло:
— Сгорали, но даже так успевали передать огонь Тано дальше, тем, кто только-только пришёл в мир… И всё же — давно, очень давно не оживало это проклятие. Я надеялся… Ошибся. Не знаю, почему через столько веков эта болезнь проявилась в роду Элвира… почему сам род не прервался, сумел пронести память сквозь поколения? Должно быть, слишком глубокий след оставил Тано в сердцах этих людей. А может, тот рыбак был так тяжело искалечен, что просто не смог бы без помощи Тано иметь детей? И его потомкам передалась капля огня Мелькора…
Он замолчал, тяжело прикрыв глаза. Молчал Маг, молчал сухой, испуганно прижавшийся к земле ветер, словно оценепев от безжалостной правды произнесённых слов.
А Ортхэннер, переведя дыхание, добавил, почти не слышно, словно — не Магу, себе говорил:
— И всё-таки — он не погас… Столько смертей, столько ненависти… Целые рода — под корень! И всё же им не удалось уничтожить память о Нём до конца. Лишь тень, лишь отсвет Пламени — но, быть может, и его достанет, чтобы дать шанс этому миру? Не зря ведь именно Элвир пришел ко мне…
Он повёл плечами — зашелестела, плеснула волной ночного ветра чёрная ткань. Сжались болезненно пальцы на каменном парапете. Качнул головой устало:
— Я не знаю, как это будет, Маг, когда Элвир вернётся — когда и как. Не знаю. Но он пришёл — вопреки всему. Пришёл, хотя и вовсе не должен был появиться на свет… Он вернётся, я знаю. Вижу. Не знаю, к добру или злу, надежду Арте это сулит или гибель, но Элвир ещё придёт в Замок Ночи. Если не через год, то через сто, тысячу лет… Недавно мне казалось, что всё рухнуло, что Круг Девяти разрушен, не успев сомкнуться. Пять лет назад, когда тот, кто должен был стать однажды Третьим, погиб от случайной — что я говорю, какой ещё случайной?! — стрелы… Теперь вижу: они оба придут назад. В свой черёд.
Маг молча кивнул, принимая его слова. И — ни возражения, ни уточнения: только сдвинулись тревожно чёрные брови, отражая напряжённую работу мысли.
— Надежда, — скупо разомкнулись наконец тонкие губы. И не было это вопросом — твёрдая, спокойная уверенность. — Надежда и?..
— Равновесие, — кивнув в ответ на его слова, подтвердил Саурон. — Керниен смог остановить раскачивающиеся весы судьбы — ненадолго, быть может, всего на несколько лет… Но сумел. Собой, своей кровью вырвал передышку для мира. Теперь у Арты есть надежда на… есть — Надежда.