На миг искушение стало почти нестерпимым. Не позволить. Прекратить это безумие, эту чудовищную пытку. Придержать, с болезненной осторожностью, сердце, что тяжело, заполошно, словно раненая птица, бьётся у него в ладони. Остановить мучительный тягостный бег, позволить соскользнуть в лёгкое безмятежное забытье последнего сна. Пусть Пути Людей раскроются под ногами — сейчас, пока он ещё рядом, пока ещё может поддержать, защитить от боли и неизбежного страха перед уходом. Неужели он вновь должен стоять в стороне и ждать, ждать, ждать, оставляя ученика один на один с бесконечной агонией, от которой он не в силах будет его избавить? Почему — вновь? Зачем эта бессмысленная, ненужная жестокость?
Он помедлил несколько мгновений. Сердце под его ладонью билось тяжело, неровно.
Он хотел — прийти сам. Как в прошлый раз: увидеть вновь чёрное зеркало прозрачного озера, ещё раз пройти по узкому ущелью, лежать на высокогорном лугу, вдыхая горький аромат белых звёзд, раскрывающихся в невысокой траве… Почему-то это казалось очень важным: ещё один, последний, раз увидеть это прежними глазами, до того, как привычный мир разделится на тварный и тонкий.
Он не жалел ни о чём. Печаль разлуки, и горькое принятие Пути, и неизбежный страх смертного перед мигом, который станет концом прежней жизни —
И когда с небес рухнул крылатый чёрный конь, и на грудь легла ледяная рука со змеиным кольцом, сумел только слабо улыбнуться сквозь туман слёз.
…Он хотел — прийти сам.
Не сумел.
…Разрезают воздух мощные крылья, холодный ветер треплет гриву длинных седых волос, тускло сверкает луна на стальной короне. Король-чародей бережно прижимает к себе неподвижное тело; на закушенных до крови, почти прозрачных губах умирающего — виноватая улыбка: «Прости, глупо получилось…»
…А небо над землёй бездонно и прекрасно, и мерцают, звеня, бессчётные живые искры, и ледяной ветер срывает с ресниц невольные слёзы. Крылатый конь складывает крылья и резко устремляется вниз, и ему кажется — раскрывает тёмный взгляд ещё одно небо, расшитое мириадами звёзд.
Тёмная вода холодна и прозрачна, и так же холодны пальцы, бережно касающиеся горящей огнём груди. И — утихает боль, и от горького аромата белых звёзд сладко кружится голова…
…Он бережно опускает ладонь на покрытый бисеринками пота лоб:
— Я боялся, что не успею прийти, когда буду нужен…
Аргор тяжело опускает голову: в печальном голосе ему слышится упрёк.
— Я не могу его исцелить. Даже унять боль — лишь на краткое время. Помоги ему, Повелитель. Разве он обязательно должен страдать?
— Нет, нет… Так не должно было быть. Я надеялся — он позовёт, когда станет тяжело…
— Он хотел увидеть Эрн. — поднял глаза на Саурона и хмуро добавил, — я отвёз его к озеру.
Майа вздохнул.
— Значит, я был прав. Что ж, всё к лучшему. Возможно, так ему будет легче вернуться…
— Это моя жизнь, Учитель. И я хочу, чтобы смерть тоже была моей. Только моей. Я помню о Последнем Даре Мелькора, и именно поэтому — не хочу.
…Он знал, куда идти.
А на вершине башни был — ветер, и хлестнувший по глазам песок заставил на миг прищуриться, защищая глаза. Ветер, и пронзительно-ясная звёздная ночь, и неторопливо плывущие по равнине тени — младшие братья ласкающих луну облаков. И застывшая возле бойницы хрупкая фигура сама казалась миражом, колеблющимся видением, сплетённым из звездных лучей и струй тьмы.
— Зачем ты делаешь это с собой, Элвир? — глухо, с бессильной жалостью спросил Аргор. Спросил, зная уже ответ, но — не хватило сил промолчать, уйти, сделав вид, что не заметил, не понял…
Элвир оглянулся через плечо. Улыбнулся беспомощно, виновато, вздрогнул, крепче обхватывая себя за плечи.
— Не хочу оставаться внизу. Я… словно воздуха не хватает.
— Нет, — упрямо мотнул головой Элвир, — не хочу. Теплее не станет, эта тварь внутри — она забирает всё, любое тепло, любую силу… Лучше так. Здесь хотя бы холод живой…
Он судорожно вздохнул; тонкие пальцы дернули ворот, словно пытались, против воли упрямого хозяина, ослабить ледяную удавку. Миг — и Элвир, опомнившись, через силу убрал руки от горла.