Последние слова он произнес еле слышно, скорее для себя, чем для Моро. Но тот услышал. И — не осознав еще, что видит, заговорил, сам оцепенев от смысла собственных слов:
— Не проверка… Откуп. Мир… неполон. Рассечен надвое. То, что должно быть частями целого, противостоит друг другу. Мы еще не хранители — костыли, поддерживающие искалеченную плоть. Но где взять истинную силу, чтобы оживить умирающее сердце мира? Великий Замысел никому не позволит стать целым. Лишь выйдя за пределы Арты, можно обрести недостающее. Но разве мертвое может хранить? Мы — граница. Соединение двух пределов. Боль помогает сбросить оковы. Так трудно — вырваться за Грань… И еще труднее — вернуться. Но как иначе скрепить разъятое? Кровь — выкуп за жизнь Ее, заслон на пути Замысла. Каждому — свой путь, и всем — один. Боль, любовь и память, раскаленными оковами на руках — не забыть, не предать, не уйти…
Он вздрогнул, осознав, что только что сказал. Ортхэннер стоял, закрыв глаза; плотно сомкнутые ресницы на окаменевшем лице едва заметно подрагивали.
Повисло долгое молчание. Наконец Моро замедленно, словно пробуждаясь от сна, опустил голову.
— Повелитель… Прости.
Тот тяжело поднял веки. Улыбнулся — беспомощной, растеряно-горькой улыбкой.
— Что ж… Значит, все было не зря.
Встряхнул головой.
— Надеюсь, однажды вы перестанете быть только костылями… — тихо проговорил он наконец.
И решительно положил ладонь на плечо Провидца.
— Пойдем домой, Моро…
Взметнулся над травой упругий порыв ветра. И — нет никого на поляне, лишь шесть мертвых тел. Напоминание о разыгравшейся трагедии, чуть было не стоившей жизни целому краю.
И любопытная, настороженно прыгающая по траве сорока.
Хонахт
У младенца были совиные глаза: круглые, медово-жёлтые. Яркие, как обкатанный морем камень, что часто находят на побережье после шторма. Удивительным это было, удивительным и почти невозможным: сын сероглазого отца, сероглазой матери… Полсотни лет прошло со смерти Лхайри, золотоглазого вождя, что привёл свой народ в эти земли от стен обречённой Твердыни. Трое сыновей у него было и две дочери; все — с серыми, словно северное море, глазами. Никто не унаследовал ночной крови Иллайнис. И говорили тогда — тихо, шёпотом, не решаясь произнести страшное вслух: то кара богов отступникам, оставившим своих братьев, оставивших Учителя… Горькие это были речи, безнадёжные, и мало кто верил им — а всё ж таки, нет-нет да скользила ядовитой змейкой тяжкое слово: «воздаяние».
И ещё, совсем уж шёпотом: «проклятье»…
И было дело — и впрямь стали поговаривать о порче, о недобром роке, нависшим над Кланами: слишком часто гибли те, кто жил прежде в Твердыне, слишком часто и непонятно… Словно — вытекло, развеялось что-то, что давало им силы жить. Воля ли Тёмного Властелина вела их к раннему Уходу, боль ли утраты?..
Но — было и прошло. Когда родился нынешний вождь, никто уже не удивился и не огорчился. Да были ли они вообще, вожди с совиными глазами, или — стариковские байки всё?..
И вот, неожиданно, праправнук, седьмая вода на киселе… Кто-то из сородичей нахмурился было тревожно: дескать, недобрый знак — возрождение древней крови в ребёнке, родившемся спустя полвека после падения Твердыни Севера. Не ждёт ли илхэннир новая беда? Ведь только-только успели обжиться, только залечили раны, что оставила Война…
Шептунов, впрочем, быстро заткнули. Да и немного их было, шептунов. Большинство сородичей радовались за своего вождя, радовались и гордились, и говорили: воистину праведен и справедлив Андар, если Ночная Птица подарила его сыну своё благословение. И думалось многим: что, если и впрямь это знак добрых перемен? Ведь, из песни слов не выкинешь, среди Кланов поползли было слухи, что вырождается род Летописцев. Но — было и прошло. Хватило напоминания о братстве, что до сих пор связывало семь племён, чтобы заткнуть охальника. Его — да тяжёлого кулака Нано иро-Бьёрга: быстр был вождь клана Медведя, быстр и умён — Андар только начал вставать, только осознал, чем грозит Кланам возможная распря, а болтун уже летел. Далеко летел, красиво. Повторять его опыт никто не захотел.
Кто-то из молодых ворчал ещё какое-то время, но кто их слушал, дерзких юнцов, не видевших своими глазами Замка Ночи, не знавших крепости уз т'айро-ири?.. Не оскудела мудрость правителей и советников, не ослабели руки воинов, не стал менее острым слух охотников из племени Совы, и чёрный меч, родовой меч вождей, по-прежнему был на страже закона…