Он ожидает боли. Слабости, выламывающей агонии…
Он не готов к той одуряющей легкости, которая обрушивается на плечи. Восторг. Эйфория. Лишающее воли ощущение всепоглощающего блаженства. Яростный калейдоскоп красок, запахов, звуков. Миллионы путей, и все они — перед ним.
Всемогущество.
Протяни руку — и все станет так, как ты захочешь. Пусть будет Лаан Гэлломэ, пусть будет и Аст Ахэ. Зачем менять то, что уже случилось? Никто не должен кроить мир — живой, свободный, дышащий. Зачем — если можно изменить будущее? Хочешь — они все родятся вновь? Хочешь — люди с боем возьмут Валинор, железным строем пройдут по бессмертным землям, собственной волей, мужеством и любовью взломают Двери Ночи? Всего одно — не движение даже, мысль — и раскаленная цепь Ангайнор хрустнет наконец в твоих пальцах. Просто пожелай! И большеглазая девочка с волосами цвета полыни сумеет-таки исцелить незаживающие ожоги. Девочка, чью смерть себе ты, не успевший первым заслонить Тано, так и не смог себе простить. Всего одна мысль, одно повеление — и все будет так, как ты захочешь.
Сознание мутится, перед мысленным взором все яснее встают картины будущего — прекрасного, неизбежного, такого единственно правильного…
…Лживого.
Жирный пепел Гэлломэ. Тяжелые, обжигающие холодом раскаленные цепи на незаживающих хрупких запястьях. Безнадежная мольба в безжалостном приказе: «уходи!».
Всего одно повеление… Чтобы исправить то, чего никогда не случилось бы, не будь Замысла?..
И теплые липкие волны абсолютного покоя прорезает холодной свежестью морозного утра. Со звоном рассыпается наваждение, и Ортхэннер понимает, что стоит, стиснув кулак, так, что тонкий золотой ободок впивается в кожу ладони.
Он судорожно вздыхает, хватая ртом горький, наполненный пеплом горячий воздух. И медленно, очень медленно расправляет сведенные спазмом пальцы.
Тело, не знающее, что такое усталость, мелко потряхивает от схлынувшего напряжения.
«Это твоя ошибка, Единый, — мысленно произносит он. В какой-то момент ему кажется, что его действительно слышат. Слышат — и ненавидят, как, казалось бы, не должно ненавидеть всемогущее, всезнающее существо. — Ты мог победить, Единый — до тех пор, пока не напомнил, что было содеяно по твоему приказу и во исполнение твоей воли. Пока не показал, какова цена любой твоей „милости“. Тебе не подчинить меня. Я слишком многое потерял, чтобы отступить — сейчас.»
У этого кольца не будет властелина. Не будет хозяина.
Будет — владелец. Который вправе забросить свое имущество на дно самого пыльного ларя, повесить самый тяжелый замок и задвинуть бесполезную драгоценность в самый темный угол. Он не отдаст приказа. Ему ничего не нужно — ни от Единого, ни от его даров. Он просто заберет себе опасную игрушку, ради которой неразумные дети могут вцепиться друг другу в глотку.
Он опускает руку, и чувствует, как губы против воли искривляет злая, кривая усмешка. Арту не будут кроить по живому.
Никто.
И никогда.
Пока у него есть силы, этого не будет.
Кольцо молчит. Впервые — молчит. Прекрасное, бесполезное.
Покорное.
Ортхэннер поворачивается и медленно, словно удерживая на плечах неимоверную тяжесть, выходит из огненной расселины.
Пешком. Как обычный человек.
…И лишь поэтому успевает. Небо рушится на плечи, сгибает непосильной тяжестью. Дыхание обрывается болезненным стоном. Невидимой ледяной иглой: видение. Три яростных вспышки, три слепящих огня, способных сжечь, но не согреть.
«Три — королям эльфийским под звездами Варды…» — набатом ударяет в его сознание, и он невольно стискивает ладонь, осознавая, прозревая в единый миг сотни лиг: опоздал. Первые три звена легли в незримую цепь. В цепь, которая должна сковать равнодушными оковами Судьбы живой, ошибающийся, любящий и мятущийся мир.
Он не помнит, как делает шаг. Ударяет в лицо горячий ветер, и вон он уже стоит у края огненной расселины, на самой границе воплощённого непокоя.
В голове мутится.
Он слепо протягивает вперед руку. И непокорная, не готовая подчиняться чужой воле сила Арты сама ложится в ладонь.
Живая чаша, полная огня. Даже он не в силах переплавить абсолютный покой Предопределения.
…Но исказить его, размягчить, придать иную форму вполне способен.
А незримый, бесплотный голос продолжает говорить — разрывая сознание, глуша мысли, отдаваясь соленым привкусом крови во рту.
«…Семь — для Властителей Гномов в подземных чертогах…».
Раскаленный клинок входит под ребра, заставляет с хрипом согнуться, прижать руки к груди. Разом семь заточенных клиньев вбиваются в земную твердь. Замирают, затаиваются — до времени. Неподвижные, невидимые, бесплотные… Готовые расколоть плоть Арты, перекроить, подготовить место для невидимых кузнецов Замысла. Его с Келебримбором радость, его восторг первой победы и горечь осознания неудачи…