Полюбовался на склонённую голову юного ханаттанайн. На строй, неуютно ёжащийся под тяжлым решительным взглядом. Снова на Аргену.
— На корабль, — тихо, жёстко повторил он. И на этот раз ослушаться приказа юноша не осмелился. А Денна ещё раз оглядел своих воинов, задерживая взгляд на каждом лице — и мало нашлось тех, кто смог выдержать измученный этот, гневный и полный решимости взгляд.
— Вы слышали приказ, — прошелестел в утреннем сумраке глухой голос. И тех, кто осмелился не расслышать его, не нашлось тоже. — Неженатые, единственные сыновья в семье, бездетные — на корабль!
Помолчал, вглядываясь во что-то, видимое лишь ему.
И устало закончил:
— Те, кто надеется, что я не вспомню их в толпе — тоже. Не тратьте моё время… и мои силы, друзья.
Вдруг — словно выдернули струну: опустил тяжело веки, ссутулился устало.
— У меня их и так осталось немного…
Возразить не осмелился никто. Тишина висела над портом — горькая, тяжёлая, дышащая железом и кровью тишина. И прошла, казалось, вечность, прежде чем кто-то из оставшихся в строю нашёл себе силы шевельнуться, и шагнуть вперёд, раздвигая первые ряды… И чутко вздрогнули густые ресницы Денны, когда первый из уходящих, запнувшись, вышел из строя, и тяжёлые чеканные шаги заметались между опустелыми каменными домами, окружавшими площадь. Вздрогнули — но не поднялись.
…Молча, поднимая глаз, проходили они мимо неподвижного командира, и не было сил оглянуться, прощаясь навес с остающимися на площади друзьями, и не было мужества произнести хоть слово, разрушить эту страшную обречённую тишину.
Еретик
…Он сам не замечал, как тает в нём ненависть к хозяевам этой земли. С каждым разом он всё дальше заходил в земли, испокон веку принадлежащие Низшим, и всё меньше оставалось в его душе брезгливого насмешливого презрения, свойственного сыну Эленны, и всё острее росли в сердце восхищение этим стойким народом и тягостная, горькая вина: они ничем не хуже нас… Почему тогда — «низшие», какое у них право судить и повелевать?..
Это было неизбежно. И всё-таки, когда впереди вырос хрупкий чёрный замок с пронзающими облака тонкими башнями, он вздрогнул и остановился, с болезненным каким-то изумлением разглядывая крепость Врага.
Они смотрели в глаза друг другу — и молчали. И напряжённо, тревожно молчала поющая меж тающими в высоте стенами ночь, прислушиваясь к тому, что только-только начинало сплетаться в невидимый пока гобелен будущего.
— Судьба… — тихо, словно не веря себе, проговорил наконец Саурон, и ярко сверкнул венец-звезда в прибитых инеем волосах. Проговорил удивленно и облегченно — словно свершилось что-то, чего давно ждал и на что уже перестал надеяться.
Нуменорец непонимающе нахмурил брови. Вопросы крутились на языке; он промолчал. Сейчас не время — чувствовал он каким глубинным, нерассудочным чувством. Что-то рождалось в нём, медленно и неуверенно, и поющая под сводами замка свирель была — одно с тем, кто стоял сейчас перед ним, и ему казалось, что сам он тает в этом призрачном рыдании ветра… Тает — и наконец становится собой.
А Саурон улыбнулся — тепло и немного печально. Кивнул, как старому знакомому:
— Я давно ждал тебя…
Протянул руку, приглашая подойти. И он шагнул вперёд, ощущая, как с каждым шагом теряется в темноте за спиной что-то, что прежде казалось важным, что-то, становящееся пустым шелестом ореховой скорлупы под ногой…
— Не живые, и не мёртвые… — задумчиво процитировал нуменорец. Гортхауэр задумался на минуту:
— Можно сказать и так… Хотя, всё-таки, это неверно. Не живые и не мёртвые — значит, не принадлежащие ни одному миру… Не-живые. Нет… Всё наоборот. И живые, и мёртвые — одновременно. Принявшие смерть — и сумевшие не раствориться в ней, сохранить себя.
Саурон прошёлся по комнате — крылом взметнулся тяжёлый плащ — остановился у бойницы, невидяще глядя на багровое зарево Ородруина…
Падение Нуменора
…Элендил, оцепенев, смотрел над вздымающуюся над мачтой исполинскую волну — неторопливую, величественную… Беспощадную. Хотел — крикнуть; не издал ни звука. Знал — бесполезно. От гнева Валар не спасут ни мастерство опытных корабелов, ни в спешке обрубленный парус, ни даже совершенная, для борьбы с неспокойным западным океаном предназначенная, конструкция тяжёлых военных кораблей.
…Он был высок — человек, что безжизненно лежал сейчас на песке — выщербленный клинок, изломанная игрушка великанского ребёнка. Высок и, должно быть, некогда был красив; когда-то — до того, как выгоревший огонь лёг на смоляные волосы стылым серым пеплом. До того, как горькие морщины изуродовали тонкое, словно вовсе не имеющее возраста лицо. Кем он был? Воином? Корабелом? Бродячим менестрелем, одним из тех, что бродили из края в край по просторам средиземья, нигде не стремясь задержаться? Вряд ли простым пахарем. Пальцы, в предсмертном усилии впившиеся в рыхлый песок, казались тонкими и хрупкими; но внимательный взгляд мог бы рассмотреть на них едва заметные мозоли от клинка. Впрочем, и узкое золотое кольцо, охватывающее указательный палец правой руки, никак не могло принадлежать простолюдину. Будь на пустынном берегу хоть кто-нибудь, кто мог бы присмотреться к одинокому утопленнику…