…Волна с тихим шипением откатилась — притихла в страхе, в виноватом тихом ропоте, трогая холодными пенными пальцами распластанную на песке фигуру. Подползла виновато, как чувствующий свою вину пёс, робко лизнула босые ноги утопленника. И вновь, словно устрашившись собственной смелости, вновь поспешно отступила, не смея тревожить неподвижное тело.
Отгремевший невиданный шторм усыпал берег грудами гниющих водорослей и телами морских обитателей, тех, кто не успел или не смог уйти на глубину, спасаясь от не знающей пощады Волны.
…Волна, вновь накатившись на берег, робко толкнула утопленника в спину, прокатилась через тело, захлестнув его с головой и на миг взметнув на гребне густо припорошенные сединой спутанные волосы. И бледные тонкие пальцы вдруг медленно сжались, глубже зарываясь в мокрый песок.
…Нуменорец лежал навзничь, невидяще глядя в пустоту. Стальные, цвета северного океана, глаза были открыты, но не было в них ни искры жизни, ни проблеска мысли. Сильные руки, привычные и к мечу, и к перу, безвольно лежали вдоль тела; с некоторых пор братья старались укладывать его так, чтобы долгая неподвижность не причиняла лишних страданий равнодушному ко всему телу — страданий, которых он, погружённый в тягостное полузабытье, все равно не ощущал… А если бы ощутил, должно быть, приветствовал бы, как доброго друга. Они понимали это — все восемь, без слов, так и не найдя в себе сил сказать вслух то, что жгло души Хранителей, не сумевших сохранить. Понимали; и всё равно не могли перестать надеяться. Единственное, что они могли сейчас сделать для своего друга и короля. Надеяться.
И ждать.
Хотя долгое ожидание с каждым днём всё больше казалось безнадёжным, и беспомощно, слепо смотрел в темноту седовласый юноша, раз за разом обращая зов в глухую безжизненную пустоту…
Ортхэннэр медленно шагнул вперёд, к безучастному человеку. И осторожно опустил ладонь на его лоб.
Ангэллемар
…Никто из них не мог бы, наверное, внятно объяснить, что заставило их сойти с тракта и, преодолевая сопротивление коней, углубиться в заснеженный лес. Едва заметная, практически звериная тропа петляла, то и дело почти целиком скрываясь под низко склоняющимися еловыми лапами. Стоило поспешить, чтобы до темноты успеть добраться до жилья: ещё одна ночь в трескучем морозе северной зимы не прельщала ни одного из них. Даром что Хонахт первые сорок лет своей жизни иных зим и не видел, а Аргор просто считал ниже своего нуменорского достоинства обращать внимание на тяготы пути.
Это было похоже, наверное, на плач. Словно кто-то резко дёрнул струну, но, вместо того чтобы позволить её прозвучать, тут же прижал ладонью, и певучий звон оборвался дребезжащим стоном. Только слышался этот стон не ушами, а… Кто мог бы сказать, чем? Братья чувствовали этот отчаянный, угасающий звук — словно оклик, словно мольба о помощи: безнадёжная, измученная…
Ощущающие мир куда тоньше, чем обычные смертные и бессмертные, они могли бы просто пройти мимо. Целые города тонут в огне и крови, неумолчный, отчаянный вопль звучит, не смолкая — если прислушиваться, сойдёшь с ума, будь ты хоть сто раз Кольценосец. Кто-то, возможно, попал в беду здесь, рядом; но он ли один? На всех не хватит ни огня в сердце, ни крови в жилах…
Утром они миновали сожжённый хутор. Уже третий за последнюю дюжину дней. Выживших не нашли: кто мог уйти сам, спрятался у более везучих или лучше укреплённых соседей.
Кто не смог…
Хоронить павших по всем правилам не было ни времени, ни сил. Только и сумели, что снести тела убитых в самый крупный, не до конца прогоревший дом да произнести короткое напутственное слово. А потом — вспыхнули ярче зелёные глаза на перстне Хоханта, рухнула с небес бездымная молния — наполовину обугленные балки вспыхнули ещё раз, бездымным колдовским огнём. Прогорело быстро…