Друг другу в глаза они старались не смотреть: среди погибших почти не было воинов — женщины, старики, совсем маленькие дети… Мужчин увело немирье. Два дополнительных меча могли бы спасти этот хутор, а то и проредить под ноль чисто нападавших. Но — задержались в пути, опоздали на половину суток…
Поэтому, когда засосало внутри тягостное предчувствие: кто-то зовёт на помощь! — не задумываясь, свернули туда, откуда чудился угасающий слабый крик.
Благо, что идти пришлось недалеко.
…В первый миг им показалось — обычный сугроб. После такой лютой метели, что бушевала этой ночью, неудивительно. Но что-то было не так. Что-то, чего ни один из них ещё не успел — или не решился? — осознать. И Хонахт первым спрыгнул с коня, решительно шагнув с тропы к непонятной куче тряпья, присыпанной снегом. Провалился по колено, выставил плечо, с натугой проламывая собой рыхлый пока ещё наст. Качнулись, задетые капюшоном, еловые лапы, с шорохом посыпалась вниз белая пороша.
Аргор отстал на несколько вдохов: в руке — меч, на бесстрастном лице выражение мрачной догадки. Привык любое место оценивать с точки зрения фортификации, и даже сейчас двинулся так, чтобы в случае нападения прикрыть левый бок побратима. Где-то же должны скрываться те «смельчаки», что разорили мирный хутор…
…Где-то, но — не здесь. Мело всю ночь, следы, если и были, давно занесло, но есть вещи, которые опытные воины видят, не приглядываясь к малозначащим подробностям. Хонахт, приблизившись, тоже окинул окружающие деревья цепким взглядом: никого. И лишь потом протянул руку, осторожно стряхивая с невнятной кучи снег.
И замер, оцепенев.
За его спиной, скрипнув зубами, резко вздохнул Король.
…Она, должно быть, шла всю ночь, спеша убежать подальше от разорённого хутора, а может, и от идущих по её следу убийц. Даже не приглядываясь, охотник из рода Совы намётанным взглядом видел обломанные ветви, потревоженный валежник — там, где продиралась сквозь чащу измученная беглянка. Она была ранена, и, наверное, тяжело: одежда на плече и правом боку промокла от крови, взялась ледяным комом. На застывшем лице так и осталось навечно выражение безнадёжного упрямства.
Они замерли, глядя на страшную находку. Женщина сидела, скорчившись и опустив голову на поджатые к груди колени. Голые руки, проглядывающие в прорехах изодранной, не по погоде лёгкой одежды, почернели от холода. Ни плаща, ни тёплой меховой телогрейки на ней не было. Казалось, она выскочила из горящего дома, в чём была. Впрочем, скорее всего, так оно и случилось. Возможно, обезумела от ужаса, а может, и не было уже времени метаться в сенях, пытаясь нащупать тёплый плащ…
У неё не было шанса на спасение. Мороз этой ночью стоял жестокий…
Резко вбросив клинок в ножны, Аргор обошёл застывшего на месте побратима. Хмуро, без единого слова, склонился к покойнице. Приложил ладонь к мраморно-белой щеке, пытаясь уловить остатки жизни.
Бесполезно это было — оба понимали это.
…Но откуда тогда это болезненное, свербящее, дёргающее чувство в груди, словно зовёт кто-то, зовёт из последних сил, изнемогая от слабости? Что — кто — привело их сюда, чья угасающая боль заставила свернуть с наезженного тракта, теряя драгоценное время в зимнем лесу?
Аргор вдруг вздрогнул. Замер, словно прислушиваясь к чему-то. А потом, одним стремительным рывком, схватил окоченевшее тело за плечи, с тошнотворным хрустом заставляя его распрямиться.
…И Хонахт, замерший в шаге от побратима, задохнулся, разглядев, _что_ погибшая пыталась закрыть своим телом от безжалостной стужи.
В кольце заледеневших рук, крепко прижатый к груди, скорчился ребёнок. Маленький, лет трёх-четырёх, не больше.
Аргор со сдавленным не то стоном, не то рычанием вырвал дитя из мёртвых рук. Поспешно сдёрнул зубами перчатку. Сплюнул её прямо на снег, освобождая скрытое под тёплым мехом стальное кольцо. Хонахт двинуться ещё не успел, а нуменорец уже рухнул на колени, ловя ладонью почти угасший огонёк чужой жизни. Прижал пальцы, пытаясь нащупать под тоненькими рёбрами хоть какое-то движение…
И после бесконечной, мучительной паузы бессильно уронил руку.
Поздно. Сердце уже не билось. Не слабое пламя свечи — остывающие угли, что уже никогда не вспыхнут, как ни пытайся их раздуть.
Страшное осознание рвало душу, словно клинок. Мать умерла уже давно и успела остыть; девочка же, укрытая от снега её телом, должно быть, перестала дышать не более нескольких минут назад. Её крошечное тело ещё было тёплым, не успевшим закоченеть. Только жалобное выражение, навсегда застывшее на маленьком личике, лучше всяких слов говорило: от этого сна не будет пробуждения.