Усталость, давняя, застарелая, и несбыточной мечтой кажется почти забытое счастье — просто заснуть, не прислушиваясь чутко к дребезжащему плачу готовых порваться струн, просто ощутить прохладу травы, наслаждаться ветром, не боясь, что миг промедления обернётся гибелью для десятков, сотен, тысяч жизней… Они забыли, каково это — быть живыми. Какого это — смеяться, петь, радоваться беззаботной прогулке и тёплому хлебу… Не осталось уже даже упрямства, чтобы продолжать борьбу. И опустить смиренно руки не было права. Аргор не силы свои отдавал замерзающему ребёнку: не было уже сил, не было и взять неоткуда. Собственную жизнь, последние капли тепла, которого и так немного оставалось в оцепеневших душах.
…Он поправлялся долго и тяжело, словно обычный человек. Тело казалось неподъёмным, словно сжирающий его холод превратился в жидкий мрамор — да так и застыл, сковал конечности мёртвым камнем. Даже веки разомкнуть и то было — непосильным трудом. И чернокосая девушка поила его горячим молоком с мёдом и козьей кровью — с рук, словно младенца. У него не было сил противиться.
Меч Саурона, Гнев Саурона
Их было всего немногим более десятка — пленных воинов Форноста, в окровавленных, истрепанных одеждах. Все связанные, многие — ранены. Аргор успел заметить, что таким успели оказать помощь. Наскоро и без особой, должно быть, охоты; но повязки были наложены туго и правильно, а сломанная рука одного, молодого темноволосого парня, подвязана к телу куском холста.
Лагерь ещё не успели разбить, но привыкшие к походной жизни воины Карн Дума уже деловито суетились, расстилая лежаки для женщин и раненых, складывая хитрый, не видный даже с двух шагов костёр. Кто-то уже тащил в руках целую охапку сушняка.
Аргор ощутил, как что-то болезненно сжалось в груди. Как же их мало… И трёх сотен не наберётся! Жалкие остатки некогда могучего королевства. А сколько ещё скитается в лесах, прячась от эльфийских разъездов, голодая, кляня и судьбу, и своего короля, не сумевшего уберечь их от войны?
Он решительно стиснул зубы. И, коротко махнув на приветственные возгласы, широким шагом направился к обсуждающему что-то с одним из сотников Еретику.
— Фармунд, сворачивай лагерь. Привала не будет.
Это был плохой приказ, неприятный: люди устали, многие были ранены — тяжёлых Аргор пользовал сам, тех же, кто отделался незначительными травами, решительно отправлял к травнику. Благо, упрямый старик уцелел во всех перипетиях — даже сейчас, вон, сидит, толчёт что-то в своей неизменной ступке. Это был плохой приказ, а хуже того — бессмысленный. Через пару часов стемнеет, и всё равно придётся останавливаться на привал. И, кто знает, удастся ли найти вовремя такую же удобную полянку, чтобы вместить всех? Он был готов к тому, что воин удивится, а то, быть может, и возразит.
Но Фармунд лишь с готовностью улыбнулся щербатым ртом и, коротко поклонившись, почти бегом направился отдавать распоряжения. Зарокотал над поляной его раскатистый бас.
Еретик энтузиазма ангмарца не разделял. Наоборот, взгляд его из недоумённого быстро стал встревоженным, и он, невольно опустив ладонь на рукоять меча, понизил голос:
— Что случилось, брат?
Если бы он мог объяснить, что случилось… Что — случится. Отпустить пленных? После того, что творили они на его землях? Нет. Казнить их на глазах у всех? Здесь и без его приказа каждый голыми руками разорвать их готов: женщины, оплакивающие своих отцов и мужей, воины, видевшие, что творили эти «воины Света» на их землях… Фармунд обещал им пощаду, если сложат оружие: но нет среди беженцев ни одного, кто ни мечтал бы всадить ненавистным врагам меч в глотку. Возможно, публичная казнь — лучший исход…
И самый подлый. Это не их выбор. Его.
Он не станет пачкать их совесть нарушенным словом.
Еретик продолжал смотреть на него. И от этого взгляда на душе становилось муторно.
— Строй людей, — не отвечая, хмуро приказал он. — Ты отведёшь их в Семиградье.
Еретик удивлённо нахмурился.
— Я? Разве мы отправляемся не вместе?
— Нет. У меня ещё есть здесь дела.
Еретик понимающе кивнул.
— В таком случае, я сначала помогу тебе.
Внутри шевельнулось глухое раздражение. Поможет? Помешает, лучше сказать.
— Я справлюсь сам, — на тон суше отрезал он. И отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Он надеялся, что побратим поймёт: сейчас не время спорить.
…Поэтому, наверное, ощутил, что Еретик не уступит, раньше, чем брат открыл рот для ответа.