Не мог лишь угадать, что он скажет. Что — и каким тоном.
— Аргор, ты должен сам идти с ними. Путь будет нелёгким, а это — твои подданные! — и в голосе — недоумение, сквозь которого, стальными шипами — упрёк.
Сжалось что-то в груди. Его подданные. Которых он не смог уберечь от горькой судьбы.
— Я доверяю это тебе, — не оборачиваясь, глухо откликнулся Аргор. Внутри ворочалось что-то тяжёлое, едкое; он решительно отмахнулся от тягостного чувства. Ему не место больше рядом с ними.
Еретик неторопливо обошёл его. Остановился, сложив руки на груди, внимательно посмотрел ему в глаза. И, должно быть, увидел там что-то, что не ему понравилось: помрачнел, тревожно сошлись к переносице густые брови.
— Ценю, — суховато произнёс он, и Аргор не смог различить, чего в этом голосе было больше: раздражения? Иронии? Или вовсе — недоверия? А Еретик окинул его с ног до головы тяжелым взглядом, и закончил:
— Но думаю, ты ошибаешься. Это твои люди и твоя заслуга — в том, что они остались живы. Тебе нужно сопровождать их. Я не смогу тебя заменить.
Аргор вдруг ощутил, как поднимается изнутри гнев. Глухая, горькая волна, подступает к горлу, душит, заставляя неметь губы, застилает глаза…
— Я уже сказал, что поручаю это тебе, — процедил он.
— А я уже ответил, что не понимаю, почему ты не желаешь уходить вместе с нами.
Аргор стиснул зубы. Всё сильнее гнев, всё тяжелее — тёмная волна, смертоносный прибой. Как он смеет спорить — он, не видевший ничего, ничего не знающий!
Он скрипнул зубами. С трудом, не давая себе сорваться, стиснул в кулаке ослепляющую злость, что бурлила, подобно магме, внутри. И резко бросил — почти выплюнул, глядя в лицо Еретику:
— Выполняй приказ!
И вдруг — стало тихо. По-прежнему гудел лагерь, перекликались строящие отряд воины, шелестел кронами лес… Аргору вдруг показалось — он оглох. Словно пошатнулось что-то в мире, качнуло небесную твердь…
Глаза побратима потемнели. Еретик поймал его взгляд — и, удерживая, улыбнулся: тяжело, вопросительно… опасно.
А миг спустя гомон вечернего леса вновь ворвался в его уши, и Аргор невольно пошатнулся, потрясённый не взглядом этим даже: неправильностью тех слов, что сорвались с его губ. Словно морозным хлестнуло морозным ветром в лицо, разрывая паутину морока. Удушливая волна схлынула, откатилась назад. Оставляя после себя — усталое недоумение и чувство вины. Он до хруста стиснул зубы, запоздало осознав, кого только что оскорбил: друг, побратим, верный соратник…
И увидел, как всколыхнувшийся было в серых глазах Еретика гнев тает, сменяясь искренней тревогой.
— Что с тобой, брат? — тихо спросил Еретик.
Он глубоко вздохнул. Прикрыл на мгновение глаза, справляясь с неожиданной слабостью. Покачал головой. И произнёс уже мягче, мысленно прося у Еретика прощения за резкость:
— Выполняй приказ… если хочешь мне помочь, брат. Или — уходи.
Еретик нахмурился. Беспокойство не спешило уходить из его глаз, а у Аргора уже не было ни сил, ни времени что-то объяснять… да и что он мог объяснить?
Какое-то время они ещё сверлили друг друга взглядами, и никто не спешил первым прервать этот безмолвный поединок.
Наконец, Еретик тяжело вздохнул и, нехотя отведя глаза, покачал головой.
— Я надеюсь, что ты не сделаешь ничего, о чём потом будешь жалеть, Аргор, — негромко, с настолько явным несогласием в голосе, что его можно было катать на языке, как недозрелое вино, произнёс он.
А потом, встряхнув седыми волосами, развернулся и, на ходу отдавая команды, зашагал к ожидающей предводителя колонне беженцев. Раздался невнятный шум: люди осознали, что их король не идёт с ними, и сейчас Аргор слышал, как они удивлённо расспрашивают Еретика, слышал и отдельные выкрики, адресованные ему. И каждое слово било в сердце, как затупленный клинок.
Чувствуя, что его сил не хватит сейчас на прощание, которого достойны эти отважные люди, он развернулся и, не глядя больше ни на кого, принялся рассматривать сплетение ветвей в противоположном конце поляны. Но всё равно, даже не оборачиваясь, казалось, видел их — каждого, кого спас, каждого, кто сражался с ним рядом, кто протягивал ему детей для благословения… Чем обернулось это благословение? Гибелью в битве? Костром во славу Валар? Это было страшнее всего. Знать, что они — по-прежнему — верят ему. Ему, который обрёк их всех на смерть и скитания.
Он хотел, чтобы они ушли — как можно скорее. Чтобы больше не смотрели на него, как на короля, на героя, на спасителя…
Не был он больше — ни одним из перечисленных.
Полно, да был ли он хоть таковым — хоть когда-нибудь?! Убийца, клятвопреступник, предатель своей земли…
Суматоха быстро превратилась в организованную суету. Костёр поспешно затоптали и аккуратно прикрыли дёрном, траву щедро полили из сохранившегося у кого-то кожаного ведра: через час-другой распрямится. Если не приглядываться, и не догадаешься, что здесь стояли лагерем три сотни человек. Кто-то направился было к пленным. Аргор, покачав головой, остановил его на полпути:
— Они останутся здесь, пока вы не отойдёте хотя бы на два перестрела.
И — тянуло противно в груди от этой не-лжи. Останутся. Да. Почему же так муторно на душе, разве не справедливо поступить с ними так, как они поступали — с его народом?
А воин не догадался ни о чём, не заподозрил. Доверял своему королю, да и что ему пленные? С собой ненавистных Верных тащить не нужно — и то хлеб.
А Аргору казалось, что ему на плечи свалился Мглистый хребет. Тяжело, как же тяжело…
После недолгого замешательства люди, наконец, построились в походный порядок: женщины и дети — в середине, там же и раненые, которых будут нести, сменяясь, молодые парни, не получившие ещё воинского посвящения. Опытные воины, хоть и немного их было, привычно заняли боевые позиции, надёжно прикрыв мирных жителей и с боков, и с арьергарда. Авангард, как с облегчением увидел Король, занял Еретик: значит, неприятных сюрпризов можно не опасаться.
Колонна медленно, неохотно двинулась прочь с поляны. Аргор видел — многие оглядываются, бросают на него взгляды.
— Возвращайся, король! — донёсся до него умоляющий женский голос, и он стиснул зубы, чтобы не вздрогнуть.
— Возвращайся! Мы ждём тебя, король! Возвращайся, возвращайся!
Каждое слово било — словно боевая стрела: в самое сердце, без промаха, и не было от раскалённого метала горечи и вины ни заслона, ни оправдания.
— Слава Королю-Чародею! — вдруг прорвался сквозь шум чей-то яростный голос, и тут же множество голосов подхватили с готовностью, — Слава, слава!
Аргор стиснул зубы — такой болью пронзила эта хвала. Рывком оглянувшись, впился взглядом в колонну, пытаясь вычислить безумных крикунов.
…Вздрогнул, осознав, что кричали почти все. Кроме нескольких человек — но и те, завидев его взгляд, вскинули вверх кто кулаки, а кто и обнажённые клинки, в прощальном воинском салюте.
И тогда медленно, без охоты он вынул собственный клинок. И вскинул его, отвечая на приветствие.
Они не заслужили пренебрежения.
Тем более — от него.
Так он и стоял, со вздетой к небу рукой, в которой тускло блестел меч с чёрной рукоятью. Безмолвным почётным караулом людям, которые даже сейчас сумели сохранить мужество и честь.
Ему показалось — прошла вечность, прежде чем последние спины скрылись между деревьями. Лишь тогда он позволил себе опустить оружие. И, смежив веки, в изнеможении прислонился к ближайшему стволу.
— За что славите меня, глупцы… — горько прошептал он едва слышно — так, что сам почти не смог разобрать собственных слов. И болезненно коверкала губы злая, безрадостная усмешка. Над собой смеялся, над своей гордыней, своей самоуверенностью: решил, что сможешь быть королём? Смог. Твоя земля, земля чести и мужества, возрождённый Нуменор во плоти… Несложно это оказалось — быть королём. Заслужить верность народа, даже любовь — удивительно, как легко удалось этого добиться.
…Быть достойным верности этой — сумел ли?
Он знал ответ на этот вопрос.
И от этого знания горчило на языке: кровь и пепел, за твоей спиной — Аргор, Хэлкар, Брезгливый Убийца — лишь кровь и пепел. И растоптанные человеческие судьбы.