Не был он больше — ни одним из перечисленных.
Полно, да был ли он хоть таковым — хоть когда-нибудь?! Убийца, клятвопреступник, предатель своей земли…
Суматоха быстро превратилась в организованную суету. Костёр поспешно затоптали и аккуратно прикрыли дёрном, траву щедро полили из сохранившегося у кого-то кожаного ведра: через час-другой распрямится. Если не приглядываться, и не догадаешься, что здесь стояли лагерем три сотни человек. Кто-то направился было к пленным. Аргор, покачав головой, остановил его на полпути:
— Они останутся здесь, пока вы не отойдёте хотя бы на два перестрела.
И — тянуло противно в груди от этой не-лжи. Останутся. Да. Почему же так муторно на душе, разве не справедливо поступить с ними так, как они поступали — с его народом?
А воин не догадался ни о чём, не заподозрил. Доверял своему королю, да и что ему пленные? С собой ненавистных Верных тащить не нужно — и то хлеб.
А Аргору казалось, что ему на плечи свалился Мглистый хребет. Тяжело, как же тяжело…
После недолгого замешательства люди, наконец, построились в походный порядок: женщины и дети — в середине, там же и раненые, которых будут нести, сменяясь, молодые парни, не получившие ещё воинского посвящения. Опытные воины, хоть и немного их было, привычно заняли боевые позиции, надёжно прикрыв мирных жителей и с боков, и с арьергарда. Авангард, как с облегчением увидел Король, занял Еретик: значит, неприятных сюрпризов можно не опасаться.
Колонна медленно, неохотно двинулась прочь с поляны. Аргор видел — многие оглядываются, бросают на него взгляды.
— Возвращайся, король! — донёсся до него умоляющий женский голос, и он стиснул зубы, чтобы не вздрогнуть.
— Возвращайся! Мы ждём тебя, король! Возвращайся, возвращайся!
Каждое слово било — словно боевая стрела: в самое сердце, без промаха, и не было от раскалённого метала горечи и вины ни заслона, ни оправдания.
— Слава Королю-Чародею! — вдруг прорвался сквозь шум чей-то яростный голос, и тут же множество голосов подхватили с готовностью, — Слава, слава!
Аргор стиснул зубы — такой болью пронзила эта хвала. Рывком оглянувшись, впился взглядом в колонну, пытаясь вычислить безумных крикунов.
…Вздрогнул, осознав, что кричали почти все. Кроме нескольких человек — но и те, завидев его взгляд, вскинули вверх кто кулаки, а кто и обнажённые клинки, в прощальном воинском салюте.
И тогда медленно, без охоты он вынул собственный клинок. И вскинул его, отвечая на приветствие.
Они не заслужили пренебрежения.
Тем более — от него.
Так он и стоял, со вздетой к небу рукой, в которой тускло блестел меч с чёрной рукоятью. Безмолвным почётным караулом людям, которые даже сейчас сумели сохранить мужество и честь.
Ему показалось — прошла вечность, прежде чем последние спины скрылись между деревьями. Лишь тогда он позволил себе опустить оружие. И, смежив веки, в изнеможении прислонился к ближайшему стволу.
— За что славите меня, глупцы… — горько прошептал он едва слышно — так, что сам почти не смог разобрать собственных слов. И болезненно коверкала губы злая, безрадостная усмешка. Над собой смеялся, над своей гордыней, своей самоуверенностью: решил, что сможешь быть королём? Смог. Твоя земля, земля чести и мужества, возрождённый Нуменор во плоти… Несложно это оказалось — быть королём. Заслужить верность народа, даже любовь — удивительно, как легко удалось этого добиться.
…Быть достойным верности этой — сумел ли?
Он знал ответ на этот вопрос.
И от этого знания горчило на языке: кровь и пепел, за твоей спиной — Аргор, Хэлкар, Брезгливый Убийца — лишь кровь и пепел. И растоптанные человеческие судьбы.
Когда он подошёл к пленным, люди заволновались. Возможно, чувствовали, что он больше не намерен щадить — никого. А быть может, просто поняли, что остались в полной воле человека, встреча с которым в бою означала верную смерть, и разумно испугались.
Он остановился в нескольких десятках шагов от ссаженных друг рядом с другом людей, так, чтобы видеть их всех. Окинул их тяжёлым взглядом.
И произнёс — глухо, не глядя ни на кого и одновременно на каждого:
— Вы считали, что вы выше всех. Что имеете право убивать. Насиловать. Грабить. Верили в свою непогрешимость.
Люди постепенно замолкали, словно завороженные его тяжёлым голосом и короткими, рублеными фразами.
Нет, ему не нравилось то, что он собирался сделать.
Как жаль, что ему это не нравилось. Так было бы хоть немного легче…
— Вы считали, что можете творить на моих землях, что пожелаете, и никто не посмеет вас остановить. Вы ошибались.