Что сказал ему чёрный, когда он наклонился над ним, чтобы добить?
«— За что?..»
И в голосе его, помнил «…», не было ни ярости, ни даже страха: горькое недоумение ребёнка, которому незаслуженно причинили боль. Пресветлые Валар, помогите! Это же просто морок, вражьи козни, чтобы сбить его с толку! Он — назгул, давным-давно мёртвый колдун, раб Кольца! Какая разница, сколько ему было лет, когда он поддался на посулы Врага? Мало ли, что он выглядит моложе его младшего брата?
Но почему, почему, почему он заступился за них, почему не позволил Королю-Чародею Ангмара убить их? Это тоже — коварный план? Да, наверняка, так и было — что может слуга Тьмы знать о милосердии…
Он в отчаянии обхватил голову руками. Почему-то не вспоминал, все эти дни, что прятался в лесу, выслеживая врага, даже не вспоминал те чудовищные бесконечные минуты, когда они ждали смерти, надеясь и не смея верить в возможность спасения. А сейчас — что за колдовство — словно кто-то сдул пепел с тлеющих углей, и перед глазами против воли встаёт: холодное бесстрастное лицо проклятого колдуна… тонкая невысокая фигурка с раскинутыми руками, заслоняющая их от гнева Короля-Чародея… полные отчаяния светлые глаза на лице оглянувшегося седого мальчишки…
Вдруг — словно в бреду — прозвучал в памяти надорванный, задыхающийся, словно от невыносимой боли, юный голос:
«— Что тебе теперь дружба, что тебе теперь братство?! Убей меня, я безоружен, как и они! Мечу Саурона не нужны будут друзья, Учитель не сможет тебя вернуть!»
Он застонал. Нет. Нет, всё ложь…
Но почему, почему он заступился?! И почему — Учитель, он же слуга, безвольный раб воли Саурона, почему он называет его — так, почему не властелин, не хозяин?!
А память продолжала насмехаться. И стоял, прижавшись грудью к острию чужого клинка, седой юноша, и звенел, разрывая голову, надорванный голос, заставляя корчиться от сжимающего грудь чувства вины:
«Если ты решил убить безоружных, то это ты сошёл с ума!..»
Форност сгорел почти дотла. Защитники — перебиты…
…Почему он только сейчас задумался, как так вышло, что захватчики не тронули женщин, не перебили детей? Почему отступили так легко, не прикрывшись, как живым щитом, их семьями? Ведь это так просто…
«— Ты не убивал так, не убивал беззащитных!»
Ожогом в памяти: искажённое мукой лицо проклятого чародея, ужас в его глазах — вот бы, казалось, радоваться слабости ненавистного врага, но почему же он так боится убить этого безрассудного мальчишку, или Саурон жестоко покарает за свару среди своих рабов? Да, наверное, так и есть…
А в ушах звенел отчаянный крик защищающего их кольценосца — в миг, когда он бросился грудью на меч Ангмарца, и крик этот смешивался с дребезжанием брошенного на землю клинка. И стоял на коленях, обхватив голову, непобедимый колдун, безжалостный убийца, Король Чародей. И — он же (не могло этого быть, не могло, пресветлые Валар, помогите) баюкал на руках раненого мальчишку-назгула, и такая боль была на лице, словно не в его приятеля — в него самого всадил он добрую арнорскую стрелу…
«…» сдавленно всхлипнул. Сгорбился, стиснув ладонями виски, не замечая, как бездумно раскачивается от тупой, рвущей грудь боли, которую нечем было унять. Закусил губу, пытаясь прогнать из памяти глухое, ненавидящее: «Ты посмел причинить ему боль…».
И, зажмурившись, беззвучно заплакал.
Предатель
…— Послы?! — возмущённо фыркнул Сайта. — Как бы не так! Я этих «купцов» и «послов» навидался — шпионы это, как есть! Добром прийти боятся, так лазутчиков своих засылают, надеются, что смогут что-нибудь вынюхать.
Ортхэннэр устало пожал плечами.
— Лазутчики так лазутчики. Пусть смотрят, мне скрывать нечего…
Помолчал и добавил тихо, без особой, впрочем, надежды:
— Может, увидят что-нибудь, что заставит их задуматься…
Сайта презрительно хмыкнул.
— Эти-то? Ты, Повелитель, верно, шутишь. Да они уже заранее послания своему королю составляют об отвратительном виде Врага и о жестокости его рабов!
Ортхэннэр, невольно усмехнувшись, опустил взгляд на собственную искалеченную ладонь. И Сайта, проследив за его взглядом, помрачнел ещё сильнее.
— Слышал бы ты, что они о тебе рассказывают… Ростом, дескать, с гору, в руках палица размером с… судя по их рассказам, с воооон то дерево. А Исильдур — герой. Сразил, видите ли, страшного монстра…
В грубоватом голосе морехода звучало презрение. А за ним, стыдливо прикрытая — боль, которую не смогли исцелить века, и палящий гнев на того, кто, не сумев одержать честной победы, подло ударил в спину.